Социальное, философское и медийное конструирование будущего

Единственный продуктивный подход – конструирование будущего. Желаемого, например. Или допустимого. Или – наоборот – катастрофического. Сконструированное завтра можно построить – и оно станет фактическим результатом коллективного восприятия ваших идей определенным (или неопределенно большим) множеством людей. Для того, чтобы они присоединились к вашему проекту, нужно сообщить им, желательно, достаточно подробно, о содержании идеи и основаниях для реализации. Что-то вроде бизнес-плана, проекта стартапа – только не в масштабе маленькой, но амбициозной команды, а, скажем, страны – или всего мира. Сконструированное будущее – это такой pitch, краткая “продажа” не очень заинтересованным инвесторам чего-то глубоко завтрашнего, не всегда понятного и не всегда комфортного.

Применительно к обществу, например, это истории про социально-политические идеи и модели жизни, которые могут возникнуть на их основе.
Если представлять себе окружающий мир на расстоянии 10 лет (скажем, 2023), можно чертить в будущее тренды настоящего – пользоваться классическими моделями прогнозирования, смотреть на угрозы и, наоборот, неожиданные “подкрепления” тех или иных трендов, рождаемые в их сочетании. Наибольшую сложность представляет при прогностическом методе оценка неколичественных тенденций – то есть тех, статистика по которым либо отсутствует, либо неубедительна, либо недостаточно далеко в прошлом начата. Или тенденций, которые сами по себе вообще не фиксируются социологическими методами, но активно навязываются обществу с помощью масс-медиа (становясь своего рода “вирусными болезнями” или их последствиями, по определению Дугласа Рашкоффа (Media Virus! 1993).

Например, при попытке спрогнозировать общественную эволюцию России сегодня постоянно приходит на ум “тенденция к ортодоксии” – начиная с роли РПЦ и заканчивая ксенофобией и другими “фобиями”, вроде бы, обуревающими население страны. Любой прогресс – от технологического до социального – оттеняется призывами из прошлого, ссылками на “традиции” (в форме духовных скреп) и явно неприятные для прогрессистов/прогрессоров результаты социологических опросов. Постоянная ссылка на “с этим народом каши не сваришь” есть у почти у любого философа, публициста, блогера условно либерального направления. Интересно, что в “левом блоке” есть точно такая же ссылка – только не в отношении традиционалистской поведенческой модели, а, наоборот, в отношении тех, кто поддался на буржуазно-демократические посулы. В “правом блоке”, между тем, явный раскол – основная часть авторов полагает, что есть некая тайная сила, дирижирующая наступлением на консервативные ценности – заведомо, правда, считая эту силу меньшинством, которое должно быть подавлено, расчленено и уничтожено. Меньшая часть, консерваторы-реформисты, как ни странно, вполне созвучны либеральному лагерю и стенают о малочисленности нормы (в их понимании это национально ориентированные реформаторы, хотя и другого типа, чем у либералов) и массовости “тупой и оболваненной толпы”, которая никак не услышит о правильном образе “Проекта Россия” или другого подобного.

Не в защиту народа, но, конечно, у всех названных – иллюзии. Более того, ни у кого нет малейшего понимания, как срабатывают ценностные механизмы в применении к тем процессам, которые, возможно, будут разворачиваться в обществе в следующее десятилетие. Нет их и у автора этой работы, нет их даже у исследователей ценностей и соответствующей социальной стратификации (см. исследования Владимира Магуна, Владимира Гимпельсона и Максима Руднева, ИСИ РАН, НИУ ВШЭ, 2008-2013). Все, что можно сказать – да, в российском обществе есть значительные “консервативные” социальные агрегаты, которые формируются устаревшими, архаичными наборами ценностей. Равно как есть в нем и активно реформистские агрегаты, и агрегаты, ориентированные на социальную справедливость. Но они были – и будут – “всегда”, в рамках десятилетней ретроспективы и точно такой же перспективы, с гарантией.

Более того, рискну высказать гипотезу, что даже пропорции этих агрегатов, соотношение между собой и количество/доли делегированных во власть представителей не имеет принципиального значения для прогноза – хотя знать эти цифры и понимать устройство общество в этом разрезе очень важно.

Между тем, конструирующие будущее идеи – как мне представляется в рамках этого анализа – чаще всего лежат вообще не в области социальной структуры, ценностных групп или даже общественных институтов. За последние пять десятилетий наибольшее влияние на локальные или глобальные изменения оказали идеи и технологии, которые принципиально не задумывались как социальные. Вот мой субъективный перечень:

ГЕНЕТИКА И ГЕННАЯ ИНЖЕНЕРИЯ, возникнув как метод доказательства или опровержения выводов теории эволюции, неожиданно в конце ХХ века оказались мощнейшим социальным оружием – с помощью методов генетической селекции удалось решить проблемы голода в большинстве регионов Азии и Африки, страдавших от недоедания, с одной стороны. С другой – погружение в геном человека обеспечило как минимум надежду на излечение или избавление от многих болезней, которые еще полстолетия назад были нам непонятны и считались неизлечимыми. Воздействие и того, и другого фактора на понимание нами настоящего и будущего невозможно переоценить – начиная от принципиального изменения роли Азии (и в ближайшем будущем – Африки) в истории человечества до необходимости задумываться о неизведанных особенностях социального поведения очень пожилых в среднем обществ.

КРИПТОГРАФИЯ – самое странное, что вы увидите в этом списке. Развитие технологий шифрования, идетификации, дешифрования обеспечили принципиальное изменение скорости функционирования экономики и резко уменьшили как роль, так и вовлеченность людей в обработку транзакций. Всего за 30 лет подавляющее количество сделок в мире стало осуществляться на основе криптографических механизмов, а не физического обмена деньгами или бумагами с подписями. Все наши пластиковые карточки, пропуска, паспорта с RFID-метками, интернет-банкинг, расчеты день в день, мобильные телефоны и многое-многое другое – работают потому, что крипотография разработала инструменты для достаточно эффективной авторизации. Социальные эффекты и последствия для обществ всего этого массива изменений – огромны, и не все последствия еще понятны, т.к. вместе с защитой цифровая криптография принесла еще и массу проблем, в частности, связанных с правами регуляторов или доступом к защищенной информации.

ПЛАСТМАССЫ. Довольно трудно понятно описать, почему изобретение органических и неорганических полимеров оказало огромное влияние на состояние общества в последние десятилетия. Вроде как все понятно – и ничего конкретного. На самом деле, полимеры и их применение обеспечило окончательное решение задач промышленной революции – обеспечение максимально большого количества людей примерно одинаковым набором вещей, мест жительства, способов передвижения и т.д. Полимеры сделали редкие вещи доступными, причем быстрее, чем любая другая технология материалов. В результате огромные массы малообеспеченных людей осознали наличие возможностей краткосрочных и удовлетворяемых трудом (поскольку дешево).

TCP/IP. Последствия создания протокола передачи данных между компьютерами университетов США – прикладной задачи проекта ARPANet   – намного превосходят, в смысле социальных последствий, все что могли ожидать его авторы. Более того, мы только сейчас начинаем осознавать “программирующую глубину” технологии, которая меняет не только систему коммуникаций, но, возможно, и саму природу общества и человека.
И это три, в общем-то, случайно выбранные лично мной без совета с кем бы то ни было, трансформирующихся технологий. Их путь от лаборатории до мощнейших факторов модернизации конкретной реальности конкретного человека был в рамках технологической истории человечества не просто кратким – мгновенным.