«Меланхолия». Еще одно мнение о фильме, режиссере и закате Европы

Итак, что мы имеем для оценки: название, саундтрек, сценарий. Игру актеров я не буду рассматривать, наверное, ни у кого нет сомнения, что актеры играют хорошо.

Название – «Меланхолия»...и сразу настраиваешься на всемирную скорбь. Вагнер...и сразу трепет охватывает тебя. Трепет охватывает как раз тогда, когда звучит Вагнер. Многие преподаватели в киношколах или на мастер-классах говорят, что большая ошибка надеяться на музыку. Фильм это не музыка, точнее не только музыка. Часто дают задание сделать фильм без саундтрека вообще. Потому что музыкой часто пытаются исправить ошибки драматургии. Мне кажется, здесь именно это и произошло. Возможно, если бы не было Вагнера, мы бы сразу увидели, насколько слаб фильм в своих основных эмоциональных точках. Завязка, поворот, кульминация, развязка и т.д.

Сценарий. Зачем нам дана первая часть? Как она связана со второй частью? Мне кажется, первая часть снята для того, чтобы показать отчужденность буржуазного общества. Опять буржуазное общество. С этим ничего не поделаешь. Европейцы гораздо критичнее относятся к тому, как живут, чем мы. Надо сказать, показано не слишком хорошо. Торжество Винтенберга было бы более уместно. Триер делает все слишком небрежно. Не тонко - толсто. Плохие отношения в семье. Отчего? Почему? Лишь эскиз. У каждого роли. Мама - отголосок хиппизма. Папа - добропорядочный маразматик. Босс рекламного агентства. Это еще одна из линий, которые ни к чему по сути не приводят. Слоган. Нужен слоган. Надо написать слоган, даже если у тебя свадьба. Глупо же. Как-то все так грубо скроено. Трах на поляне. А самое главное – они все уходят со сцены, уходят опять как-то эскизно. Уходят, чтобы оставить во второй части сестру, мужа сестры, ребенка и саму героиню. Чтобы дальше был совсем пустой апокалиптический фильм. О том, как одним страшно, а другие принимают свою смерть, а детям надо рассказать сказку и тогда они успокоятся.

Вагнер спасает, конечно, все. Первая часть нужна просто потому, что нельзя сразу начать вторую. Вторая часть это отражение мира Триера. Того мира, в котором он сейчас пребывает. Смотрите на экран, как в душу режиссера.

Все на поверхности. Планета Меланхолия - это тотальность. Тотальность рекламы, например. И вот вам босс рекламного агентства. Тотальность потребления - и вот вам все эти атрибуты свадьбы, все эти упреки невесте в том, что это все дорого стоит. Тотальность отчуждения - и героиня остается в одиночестве. Мать посылает, папа сваливает, муж бросает. Почему так все схематично? Потому что Триеру тяжело. Тотальность шизофрении. Разрыв. Сбита система наведения на цель. Раздрай в головах героев и в голове режиссера. Триер стал буржуазным, даже не заметив этого. Настолько, что вряд ли мы увидим когда-нибудь что-то похожее на «Идиотов». Скорее услышим от него про Шпеера.

«Меланхолия» – это очередная смерть Европы или Западной Цивилизации. Вряд ли планета Меланхолия уничтожает Иран, или Нигерию, или даже Китай. Это конец света именно для европейца. Триер шел к этому.

Временами казалось, что «Меланхолия» - это не очень хорошая комедия. Никогда не знаешь, когда Триер шутит, а когда нет. Вспомните Канны этого года. Все эти метания буржуа, давай уйдем красиво, сядем на террасе выпьем вина. «Да дерьмо твоя идея». «Давай лучше сядем на поляне в шалаше и сгорим». Две героини - как две стороны одной Европы. Одни хотят даже умереть красиво, другие хотят, чтобы все горело огнем. Потому что у одних потребление было смыслом жизни, а других потребление привело к бессмысленности. Именно поэтому горит Лондон. Именно поэтому греки поджигают полицейские автомобили. Именно поэтому финансисты волнуются за зону евро.

На самом деле, это очень сложно – снять фильм о конце человечества. Триеру не дался этот эксперимент. Слишком сложная задача – в первой части наметить причину меланхолии, и еще больше сложная задача – во второй части показать эту самую меланхолию. Здесь нужно два фильма, а лучше целая жизнь и творчество режиссера.

Я знаю, почему Триер устроил такой цирк в Каннах. Он знал, что снял слабый фильм. И это невозможно было скрыть от жюри Каннского фестиваля.