Михаил Сеславинский. Литература и проблемы полиграфической отрасли в 2011 году

М. ПЕШКОВА: Как вы провели каникулы новогодние?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Вы знаете, наверное, ничем особенным тут я похвастаться не могу, потому, что каждый новый год, в первую очередь возможность еще раз встретиться со своей семьей. Погрузиться в семью, и для меня, как и для подавляющей массы других людей. Когда такая возможность представляется, я ее не упускаю, честно говорю. Новый год мы встретили вдалеке от цивилизации, вдалеке от книжек, от отечественной литературы. В арабских эмиратах, которые за 10 лет, я там не был 10 лет, конечно, претерпели сумасшедшие изменения. И когда смотришь в Дубае на десятки небоскребов, которые появились ха это время, на искусственные острова, на которых тоже стоят и небоскребы, и маленькие таун-хаусы, и парки развлечений, и все, что угодно. То я бы сказал, что это страна будущего, если бы не одно но: в этом году я не увидел там ни одного работающего строительного крана. То есть, кризис ударил по строительной индустрии так мощно, и так сильно, что, что теперь будет с этими небоскребами, не совсем понятно. Офисы пустуют, квартиры не покупаются, плюс специфика арабской страны, не всегда родной европейскому обывателю. Наверное, это даже обидно. Потому, что арабские эмираты сумели продемонстрировать за последние 5-7 лет всему миру, что такое скачок, а это всегда полезно в целом для человечества. Но остается тот экспириенс, который всегда интересен. Я вот впервые за всю свою жизнь переночевал со своей женой и двумя дочерьми в палатке. Это было в пустыне, в пустыне с чудесным золотым песком. Каким образом может случаться так, что когда в песок опускаешь руки, то вынимая их, чувствуешь, что они не просто стали чистыми, но еще и бархатными. Как будто ты их смазал каким-нибудь косметическим кремом от Шанель, я не понимаю. Наверное, это одна из загадок природы, ну факт остается фактом, что это было в нашей жизни.

М. ПЕШКОВА: Палатка была в ваших планах?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Палатка была да, палатка была в наших планах, и наверное, трудно себе представить, что кому-то из жителей Москвы придет в голову встретить в палатке рассвет где-то в Подмосковье. Среди барханов, это выглядит вполне естественно, и увидеть закат солнца, и встретить рассвет на фоне дикой природы. Когда ты видишь только своего сопровождающего, пару – тройку антилоп и тушканчика, который пытается залезть в пакет с едой, и бесконечно шуршит целлофаном, то это очень здорово.

М. ПЕШКОВА: Вам после этого не захотелось написать второй блок?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Да вы знаете, поэтические впечатление, конечно, навивают все эти ощущения, но надо вспоминать Гумилева, ведь все уже пройдено до нас, вряд ли что-то можно создать лучшее.

М. ПЕШКОВА: Мне кажется таким странным, что с вами не было ни одной книги, даже не было ридера.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Книжки-то конечно были, это я преувеличил. Ридер я не то, чтобы не вожу, я им как-то не пользуюсь. И в чемодане, вместе с айпадом, все равно находится несколько книжек, а в данной ситуации это была «Московская сага» Василия Павловича Аксенова, а вот электронная книга? Не знаю, наверное, это не для меня. Сейчас трудно найти…

М. ПЕШКОВА: Простите, Вы настолько консервативны, что не можете смириться с тем, что это есть, и пользоваться этим?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Не ощущаю просто книжного аромата. Все-таки, книга, которая появилась в понятном для нас виде 500 лет назад, мало, чем изменилась. (Неразборчиво), которую берешь в руки, которую оформлял например, еще Альбрехтом Дюрером, то есть, «Корабль дураков». А не книга, которую берешь сейчас, в принципе, мало, чем отличаются друг от друга. Где-то гравюрки, где-то другого типа иллюстрации, но вот этот вот генетически накопленный опыт за эти 500 лет видимо не позволяет мне вдруг взять, и полностью переключиться на электронную книгу. Она во многом удобнее, ее даже можно читать без очков, расширяя, увеличивая шрифт. А можно закачать бесконечное количество книг туда.

М. ПЕШКОВА: И «Война и мир», не покажется такой тяжелой.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Не знаю.

М. ПЕШКОВА: По весу.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: По весу – да. А по чтению – не знаю, может быть, покажется и тяжелее. Но пока не получается. Ну, должны же быть консерваторы в обществе, в конечном счете?

М. ПЕШКОВА: Это мы с вами.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Будем надеяться.

М. ПЕШКОВА: Какой был первый день рабочий?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Да вы знаете, вот сейчас проводили такое большое совещание по итогам года, и я каждый год, ловлю себя на одной и той же мысли. Год был трудный, а следующий год будет еще тяжелый. Вроде бы, в целом все хорошо и я доволен всем, как работало агентство. Мы заключили за год 1780 контрактов. То есть, каждый день заключалось шесть контрактов, вопрос не в этой сухой цифре. То есть, каждый контракт – это что-то позитивное. Либо в сфере средств массовой информации, либо в сфере книгоиздания. Конечно, любому было приятно сесть в разумное, доброе, вечное за государственный счет, поэтому, я наверное могу своей работой быть и доволен, и ей гордиться. Но когда видишь на экране телевизора социально значимые программы с титрами, созданными при финансовой поддержке федерального агентства печати и массовых коммуникаций, когда берешь книгу в магазине с книжной полки и написано: «Выпущено в рамках федеральной целевой программы «Культура России»».

М. ПЕШКОВА: На обороте титульного листа, да?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Да. Когда то же самое слышишь, когда слышишь радиопередачи, когда существует масса сайтов, мы одни, наверное, из самых крупных доноров социально значимых сайтов, количества в российском сегменте интернета, то все это приятно потому, что без этого не известно, сохранились бы эти программы, в теле и радио эфире. Конечно, одна из проблем, которая нас беспокоила весь 2010 год, это проблема книгоиздания, и вот сейчас мы смотрим предварительные, самые такие общие итоги, статистику книгоиздания в стране за 2010 год. И впервые за последние 10 лет, она выглядит не со знаком плюс, а со знаком минус.

М. ПЕШКОВА: Это что? Кризис?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Это добравшийся до нас кризис. Он к нам шел достаточно долго. Он имел такой отложенный эффект отрицательный. Потому, что первоначально мы кризис не почувствовали, издательства работали своим планом, люди продолжали по инерции покупать книжки, и это не сказывалось на общей статистике. А сейчас, по итогам года, мы, скорее всего, потеряем где-то 5% у количества наименований выпущенных книг. И примерно 2,5% по тиражам выпущенных книг. Вроде бы и не такие большие величины, но, тем не менее, еще раз хочу сказать, для нас они тяжелые, потому, что это впервые за весь XXI век. Конечно, надо брать в расчет и то, о чем мы с вами только что говорили. Книга находится в состоянии конкуренции. В условиях цифровой революции, которая шагает по всему миру, книги все сложнее конкурировать с интернетом, сложнее конкурировать с теми же ридерами, айпадами, ноутбуками, и прочими прелестями нашего технического прогресса. А это отмечают все издатели. Но, тем не менее, хочется надеяться, что цифры этого года, это скорее исключение, чем начало неблагоприятной тенденции сокращения и сокращения выпускаемой книжной продукции. Конечно, многое зависит еще и от авторов. Потому, что когда есть мощная плеяда авторов, когда много выпускается новинок, почитаемых литераторов, то это отражается и на всем книжном бизнесе. И вот если уж мы с вами говорим не только о 10-м годе, но и о первом десятилетии XXI века, то я все время думаю об одном и том же. Вот как все-таки Бог предполагает развитие человеческой цивилизации? Есть у него какой-то план, или нет? Мне хочется надеяться, что все-таки какой-то план есть. Потому, что я всегда ждал рубежа веков, вспоминая рубеж XIX и XX века, когда вдруг появилась гигантская плеяда великих русских поэтов и литераторов. На рубеже XX и XXI веков такого не произошло. Не произошло и в 10-м году. И если можно скажем о прозаиках говорить в иносказательном наклонении, что вдруг, где-то существуют какие-то романы, которые потом будут оценены. И авторы, которые не имели такой популярности в свою эпоху через 20-ть лет, станут классиками русской литературы, то про поэзию такое, наверное, сказать не возможно. Потому, что весь опыт русской литературы, русской поэзии, демонстрирует, что поэт становился кумиром фактически сразу. Ну, вот если мы говорим о серебряном веке, то ведь и за Блоком сразу же ходили толпы поклонников и поклонниц, его книжки раскупались, стихи читались наизусть, и существовали разного рода поэтические диспуты. То же самое происходило и с Маяковским, и с Есениным, и с Ахматовой, и с Цветаевой, и с кем угодно. Я не говорю про самое начало 60-х годов, когда вдруг тоже, как по мановению волшебной палочки, появилась целая плеяда великих поэтов. Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, Окуджава, может быть чуть раньше Арсений Тарковский, Левитанский, Роберт Рождественский. Где та плеяда? Вот сейчас прошло еще 50-т лет с 60-го года. Есть шанс, что вдруг, появится еще десяток таких же гениальных имен? С одной стороны, надо в это верить. С другой стороны как-то интуиция подсказывает, что шансов мало?

М. ПЕШКОВА: А может быть виноваты издатели, что не ищут этих поэтов?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Издатель был бы счастлив, напечатать поэтическую книгу, которая бы разошлась.

М. ПЕШКОВА: Сейчас поэтические не покупают.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Не покупают с моей точки зрения, потому что нет такого уровня талантов, нет такой востребованной поэзии, отвечающей духу времени. У серебряного века был свой дух времени, у революционной эпохи был свой дух времени, у 60-х годов был свой дух времени. Но сказать, что наше время не насыщено событиями наверно сложно. Прошли 90-е, прошли первые двухтысячные, и уже понятно какое поколение растет, ведь нельзя сказать, что это поколение чуждое поэзии, я сужу по своей старшей дочери, которой 16 лет, вижу на форумах в Интернете, что обсуждается, и что обсуждается та же Цветаева, тот же Маяковский, тот же Мандельштам.

М. ПЕШКОВА: Кстати говоря, о Мандельштаме мы с вами встретились в преддверии даты, 120-летия со дня рождения Осипа Эмильевича. Могу ли я спросить вас как коллекционера, что в вашей коллекции мандельштамовское?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Вы знаете, сейчас идет такая обширная дискуссия по поводу юбилея Осипа Эмильевича Мандельштама. Есть два таких собирательских подхода, один подход заключается в том, что надо пропагандировать те автографы, те редкие книги, которые существуют в твоем собрании, их преподносить публике, вкусно преподносить, интересно преподносить, тем самым развивая интерес к этим книгам.

М. ПЕШКОВА: Как в свое время было сделано с Ремезовым, с Блоком.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Да так оно и было. Но тут я неожиданно столкнулся с другим исследовательским подходом, собирательским подходом, который с моей точки зрения тоже имеет право на существование. Мне говорят: «позвольте, надо оставить что-то и будущему поколению исследователей. Если обо всем рассказать, если все продемонстрировать, если все описать и все исследовать, то, что делать исследователям творчества Мандельштама через 20 лет». И, в общем, мне эта точка зрения тоже симпатична. Сейчас в канун юбилея Мандельштама будут проходить массовые мероприятия в Воронеже, в Москве, будут проходить мандельштамовские чтения, организовываться литературные митинги. И в том числе ряд моих коллег, которые увлекаются творчеством Мандельштама, говорят: «давайте вы выступите с сообщением и расскажете о тех автографах Мандельштама, которые есть в вашем собрании». А я думаю, ведь 120 лет это первый юбилей, дай бог на моей жизни будет и 125 лет, а может и 130 лет, а может что-то надо оставить и на будущие юбилеи, поэтому я сейчас нахожусь в размышлениях. У меня есть автографы Мандельштама очень редкие, также как очень редка его первая книжка "Камень", которая была выпущена в 1913-м году. У меня есть несколько автографов Мандельштама, я ими очень дорожу, их берегу и думаю, как лучше с ними обойтись, какая судьба должна быть предначертана этим книгам.

М. ПЕШКОВА: А есть ли какая-то история приобретения того "Камня", того экземпляра, который в вашей коллекции, как он вам достался?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: У меня первое издание "Камня" 1913-го года, оно было выпущено тиражом 300 экземпляров, оно происходит из старого Петербургского собрания, пока не очень хочу рассказывать подробности, а вот выпущенный второй раз этот же сборник в 1916-м году, был приобретен мною в Москве.

М. ПЕШКОВА: На Кузнецком?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Нет, лет пять назад на одном из антикварных букинистических салонов, который проходил в центральном доме художника. Надо сказать, что думая о том кто и как будет читать стихи Мандельштама через 10, 20, 30 или 40 лет, я постоянно вспоминаю свои первые ощущения от знакомства со стихами Осипа Эмильевича. Я думаю, что мои ощущения это последние поколенческие ощущения, которые были у многих поколений до меня, но уже через 10 лет после меня они не имеют смысла. Потому что я как и все, брал на ночь у кого-то сборник стихотворений, в обычную студенческую тетрадку переписывал от руки, наиболее понравившиеся стихи, и именно с тех времен помнишь эти первые стихи: "Невыразимою печалью, открыв два огромных глаза, цветочная проснулась ваза, и выплеснула свой хрусталь". А вот когда Мандельштам в перестройку также как и Цветаева, и Ахматова, был выпущен уже колоссальными тиражами, то понятно, что его переписывать не было никакого смысла. И как его воспринимают молодые читатели и читательницы, наверно с восторгом, но без того пиетета и без той сокровенной тайны, тайны той ночи, когда ты переписывал их своей рукой. И такое было сов семи, все люди переписывали, также переписывали Гумилева. И я помню, на втором курсе института в 1982-м году, а в 93-м Марина Ивановна Цветаева, я выпустил небольшую стенгазету о ее жизни и творчестве и фломастером написал несколько стихотворений. В том числе включил туда одно стихотворение из запрещенного в советское время сборника, посвященного ее мужу Сергею Эфрону, который находился с той стороны перекопа, не со стороны Фрунзе, который мы в основном знали по советской истории, а с противоположной стороны перекопа. И я выбрал самое безобидное стихотворение, которое только было в этом сборнике, и написал его фломастером в этой стенгазете. На следующий день я пришел довольный тем как увидел, что девочки стояли и переписывали себе в блокнотик стихи Марины Ивановны Цветаевой, а на следующее утро стенгазеты нет. Я вывесил такое маленькое объявление: "Кто снял стенгазету о жизни Цветаевой, прошу вернуть Сеславинскому в 222-ю группу". Выяснилось, что стенгазету снял партком и возвращать он мне ее уж никак не собирался. Оказалось что две заключительные строчки этого стихотворения: "я волосы гоню по ветру, я в ларчике храню погоны" очень не понравились соответствующим партийным органам. И я знаю, что на специальном заседании парткома этот вопрос рассматривался, кто-то меня защитил, кто меня защитил, я не знаю, но я очень благодарен этому человеку. За это я не получил ни выговора, ни отчисления. Тем более это были строки Марины Цветаевой.

М. ПЕШКОВА: Этот год был полон юбилеев, еще одна дата, 14 января это 100-летие Анатолия Ивановича Рыбакова. У вас наверно тоже есть автографы Рыбаковские?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Рыбаковские автографы уже относятся немножко к другой эпохе, для меня наиболее ценными являются три журнала, где первые были напечатаны "Дети Арбата", моя мама их брала в библиотеке Дзержинского химического техникума имени красной армии, и за два дня вся семья должна была прочитать этот роман. Потому что длинная очередь желающих ее прочитать требовала, чтобы никто не задерживал эти журналы. Так было со многими другими журналами, это было фантастическое ощущение объединения интеллигенции, потому что люди говорили об одном и том же, они говорили о литературе и политике. Кто о чем, кто больше о политике, кто больше о литературе, но, тем не менее, общая платформа, общее ощущение единства передовых сил страны, оно безусловно присутствовало, и больше его пожалуй не было. Потому что после 91-го года интеллигенция стала раскалываться, произошло социальное расслоение, кто-то сумел себя найти, кто-то не сумел себя найти, кто-то до сих пор переживает по поводу распавшегося Советского Союза, с 86-го по 91-й год это была одна и та же интеллигенция. И инженеры, технические работники, и гуманитарии, преподаватели, профессура, учителя - все говорили об одном и том же, все стояли в очереди у киоска "Союзпечать", гоняясь за новыми номерами "Огонька", "Нового мира" и даже нашего "Современника".

М. ПЕШКОВА: Мне хотелось спросить еще об одном, какие книги вас сделали, какие сформировали?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Сложный вопрос, я наверно даже не буду очень оригинален в этом. Все-таки очень многое формируется в такой домашней родительской среде. У моего папы был такой заветный ящичек в одном из шести книжных шкафов, которые располагались в нашей трехкомнатной квартире. И там на самом дне под разными бумажками лежало первое издание "Одного дня Ивана Денисовича". И конечно "Один день Ивана Денисовича" произвел на меня в подростковом возрасте колоссальное впечатление, потому что эта книжка для меня имеет такой своеобразный библейский оттенок. Я не сторонник вообще таких высоких сравнений, но есть один такой понятный общечеловеческий библейский принцип, что когда тебе плохо, то иди к тому, кому хуже. И в любой момент, когда что-либо происходило сложное в моей жизни, я знал что надо открыть "Один день Ивана Денисовича", и ты понимаешь, что все в твоей жизни хорошо. Я помню, что мы жили в таком городе, сложном с продовольственной точки зрения, и порой в квартире не было возможности съесть бутерброд с колбасой.

М. ПЕШКОВА: За продуктами ездили в Москву?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: За продуктами ездили в Москву это понятно. Так вот я брал кусок черного хлеба, наливал в блюдечко подсолнечного масла, посыпал щепоткой соли, читал "Ивана Денисовича", и это был очень вкусный обед или ужин в зависимости от времени дня. И при том, это было еще неплохо, потому что мой папа рассказывал, что оказавшись без родителей в 1942-м году в Горьком, живя на карточки, имея вторую группу инвалидности от истощения, он делал примерно то же самое с пшенной кашей на воде, только открывал кулинарную книгу Елены Волховец и читал кулинарные рецепты дореволюционной властительницы всех кухарок и домохозяек. Это одна из книг, которая действительно серьезно на меня повлияла. Столь же мощное впечатление оставила "Мастер и Маргарита" Булгакова. И вот одна из книжек, о которой мы сейчас немножко забыли, но которая на меня тоже произвела колоссальное впечатление, это "Городские гости" Юрия Трифонова, обмен, долгое прощание, другая жизнь, дом на набережной. Настолько пронзительным языком и так правдиво они написаны. И вроде бы сюжет там самый простой. Обычная жизнь обычной простой интеллигенции, встречи и расставания, бытовые неурядицы. Но я до сих пор могу эту книгу снять с книжной полки, взять с собой в дорогу и знать, что мне обеспечен хороший и уютный отдых за чтением "Городских гостей" Юрия Трифонова. Вообще он колоссальный писатель, тонкий, интеллигентный, который я еще раз хочу сказать, немножко подзабыт сейчас.

М. ПЕШКОВА: Еще хотелось мне спросить о воспитательном моменте. Как вы общаетесь с детьми, когда речь идет о книгах, вы так тихо их подсовываете, или сначала идет какая-то сопроводительная речь. Как все происходит? Вопрос я адресую папе Сеславинскому.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Тут нет рецептов, нужно просто жить с ребенком в мире книги, чтобы ребенок видел, что в доме есть книги, даже не важно, сколько их, и скажем даже неважно какие они наверно. Не то чтобы неважно, но в первую очередь важно чтобы книжки были, чтобы они были в доме. И, во-вторых, надо ребенку читать на ночь. У меня героические усилия еще жена Таня совершает и с детства дети знают, что до десятилетнего возраста папа или мама читают книжку на ночь. И уже в более старшем возрасте надо уже обсуждать хоть немножко эти книги, обсуждать особенно то, что проходят по курсу школьной литературы. Потому что опять-таки "Отцы и дети", "Горе от ума" соревнуются со страшными динамичными событиями в жизни ребенка. Ведь мы читали в свое время Конан Дойля "Пеструю змейку", и дрожали от страха. Дети вскрикивали по ночам, и им казалось, что в углу они видят пеструю змейку.

М. ПЕШКОВА: "Собака Баскервилей".

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Но какое впечатление может Конан Дойль произвести на современного подростка 10-ти - 14-ти лет, который к этому времени посмотрел уже 25 сумасшедших блок-бастеров, поиграл в компьютерные игры, которые затягивают в такую виртуальную реальность, что просто действительно забываешь обо всем.

М. ПЕШКОВА: А "Кошмар на улице Вязов" для него так раз - два.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Это уже комедия. Так вернемся к "Горю от ума". Мало что меняется в школьной программе, может быть это и хорошо, и в один день я в дневнике своей дочери в прошлом году читаю запись: "К среде выучить монолог Чацкого, а судьи кто". Точно такая же запись была и у меня, и наверно даже у моих родителей. И вот бедная Наташа начинает мучить монолог Чадского, а судьи кто. Монолог не дается, уже он для нее устаревший и трудно объяснить. Хотя я должен сказать, что многие комментарии, которые сейчас присутствуют в специальных изданиях для школьников, они очень хорошие, и книжки выпускаются самые разные. Хочешь, зайдешь в книжный магазин и купишь "Горе от ума" с иллюстрациями Твардовского, хочешь собрание сочинений, хочешь, купишь тоненькую на плохонькой бумаге, но очень легкую книгу, где можно и подчеркивать, и таскать ее в портфеле с тем, чтобы потом, в конце концов, извините за кощунство, выкинуть и купить "Мертвые души", чтобы там же их носить, и возить с собой в сумке в школу или на отдых. Мы с Таней начинаем монолог Чадского вслух с выражением читать и так, и эдак. На ребенка это не производит никакого впечатления. Пытаемся добавить свои комментарии, которые выглядят, конечно, несколько неуклюжими по сравнению с профессиональными комментариями литературоведов в самом издании "Горе от ума". Это тоже не производит никакого впечатления. И, в конце концов, мне приходит в голову простая мысль. Я иду в свой кабинет и собираю все издания "Горе от ума", которые у меня есть, а их штук семь- восемь. Для меня это привычно, потому что у моего папы было 12 - 13 изданий "Евгения Онегина", и ни одного лишнего. И мы начинаем с ней смотреть. Первое издание отрывков "Горя от ума", которое было в альманахе "Русская Италия", вообще не содержат монолога Чадского как такового. Первое издание полной книги 1833-го года содержит уже сокращенный вариант монолога Чадского. Некоторые слова изменены, последние три или четыре четверостишья, я уже не помню сейчас, исключены полностью. Но самым приятным оказалось третье издание "Горе от ума" середины 40-х годов, где весь монолог Чадского сводился к первым двум четверостишьям. И я ей с чистой совестью сказал: "Наташа, просто запомни эту историю, вот несколько изданий "Горе от ума", выучи эти первые два четверостишья, а дальше в классе расскажешь интересную занимательную литературоведческую историю о поисках монолога Чадского в разных изданиях 19-го века". Надеюсь, что это сыграло свою положительную роль, я все время говорю что вот практическая польза библиофила в семье, потому что очень часто все библиофилы страдают от того что семья не воспринимает их увлечение как практическую пользу. Как в знаменитом мультфильме про "Простоквашино": "А какая польза от этой картины на стене? От картины очень большая польза, она дыру на обоях закрывает". Вот также корешки книг воспринимаются как интересный и приятный эстетический антураж, но не воспринимаются с точки зрения практической пользы. Конечно это особое искусство, я не обладают особым педагогическим даром, чтобы с детьми интересно обсуждать книги, чтобы вести с ними познавательные разговоры каждый вечер по поводу книг. Но надеюсь, что мои дети растут в безусловно читающей семье, они видят, что их родители держат постоянно в руках книгу, видят, что родители с ними читают, обсуждают книги, что-то подсовывают и рекомендуют. Я считаю, что чтобы привить ребенку вкус к чтению в первых трех - пяти классах средней школы, то важно с ними читать приключенческую, какую-то простую достаточно литературу. Того же Жуль Верна, того же Конан Дойля, тот же "Остров сокровищ", "Робинзон Крузо", "Приключения Гулливера", "Республику ШКИД", хотя уже требуются комментарии. Но хочу сказать, что принято сейчас ругать, поругивать некоторых советских авторов, а вот великая книжка на все времена "Чук и Гек", проверена на моих детях, читать можно бесконечно. Год прошел, всегда можно вслух перечитать, простая человеческая история, получили телеграмму, поехали к папе, телеграмму потеряли, маме не сказали, и начались зимние приключения. Простые достоверные истории, как правило, очень трогают детей, и они с удовольствием просят перечитать.

М. ПЕШКОВА: И последний наверно вопрос о планах. Какие планы, в двух словах, как будет продвигаться русская литература в России и за рубежом?

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Кардинально наши планы не претерпели серьезных изменений, мы работаем по нескольким направлениям. Это различного рода книжные выставки и ярмарки, как в России, так и за границей. В России лидерами являются, пожалуй, три - четыре книжных ярмарки, если говорить о Москве. Это мартовская книжная ярмарка на ВДНХ "Книги России", это традиционный книжный фестиваль, который проходит в ЦДХ в июне, как правило, где существует экспериментальный форум, связанный, так или иначе, с литературой, это международная московская книжная выставка - ярмарка также на ВВЦ в сентябре, и салон "Новофикшн" в конце ноября в центральном доме художника. Мы планируем принять участие примерно в 15-ти - 20-ти международных книжных выставках - ярмарках, я полагаю, что эта работа очень важна, потому что нельзя почивать на лаврах, нельзя считать, что мы имеем великую литературу 19-го - 20-го веков, и за нами все зарубежные издатели будут бегать и, переводить, просить разрешение на авторские права современных литераторов. Нет, мы тоже продолжаем находиться в состоянии конкуренции, Достоевский уже весь переведен и Чехов переведен. А вот для того, чтобы переводить современных авторов, их надо пропагандировать, в том числе вывозить на наиболее популярные международные книжные площадки, демонстрировать книжные новинки, развивать переводческую школу. Потому, что пустив это на самотек и понадеявшись просто на то что студенты, которые поступили во Франции, Германии, Великобритании, соединенных штатах Америки, в Финляндии, в Китае на первый курс того или иного университета, увлекутся русской литературой и из них вырастут профессиональные переводчики, не приходится. Переводческую школу надо поддерживать и стимулировать, мы в этом заинтересованы, также как и все остальные страны. Мы должны приглашать тех переводчиков, которые переводят на русский язык, мы должны устраивать профессиональные дискуссии, мы должны презентовать новые издательские проекты, и соответственно развивать эту школу у нас. Это не такой скучный вопрос, достаточно вспомнить великий советский фильм "Осенний марафон", там речь идет как раз о переводчиках, главный герой как раз переводчик. В нескольких странах у нас будут особо серьезные проекты, если говорить о книжных выставках и ярмарках. В апреле этого года мы планируем, что Россия будет почетным гостем лондонской книжной ярмарки, это профессиональная книжная ярмарка для издателей, очень серьезного уровня, очень масштабная, фактически все договоренности уже выстроены, и остается только сформировать национальный российский стенд. Здесь проведение года Италии в России, мы планируем стать почетным гостем на Туринской книжной ярмарке, она специализируется в основном на детской литературе, там есть что показать, есть чем похвастаться, и опять-таки поддержать интерес к детской литературе в современной России с тем, чтобы ее тоже переводили. Естественно, что мы тоже пытаемся поддерживать плотный контакт с нашими партнерами из стран СНГ, участвуем в книжных ярмарках в Минске, Киеве, Ашхабаде, Львове, где угодно. И я хочу сказать, что как бы не были сложны политические отношения, книги это всегда опорная точка. Не так уж много у нас в Великобритании в следующем году будет серьезных масштабных гуманитарных мероприятий, пожалуй, лондонская книжная ярмарка это самое крупное. Мы начали в качестве пробы год - другой назад демонстрировать национальный российский стенд во Львове с колоссальными сложностями, связанными с общим отрицательным отношением к современной России. Я был в сентябре этого года во Львове, и в общем у меня довольно тяжелое впечатление от общей атмосферы, потому что люди все еще продолжают воевать с погибшим Советским Союзом, его уже давно нет, а с ним все еще воюют. И конечно когда идешь по бывшей улице Пушкина или Тургенева, переименованных в улицу Степана Бандеры или Шухевича, и видишь бесконечные памятники героям-освободителям независимой западной Украины. А около памятника, слава богу, не снесенного, первопечатнику Ивану Федорову, видишь выдающиеся на русском и украинском языке несколько изданий "Майн Кампфа", и все это, в общем, наводит на грустные размышления. Но, тем не мене, интерес к российскому национальному стенду был очень высокий, и, то же самое, касается всех других стран. Мы планируем продолжать поддерживать из федерального бюджета так называемые социально значимые издания, потому что целый сегмент литературы не может существовать без финансовых вливаний. Не обязательно должно быть государство, многие издания, и многие авторы работают с грантами из различных фондов, но, тем не менее, государство является крупнейшим донором в этой области. И понятно, что книги без такой уверенности, без такой финансовой подпитки существовать просто не могут также как и масса других важных проектов. Я надеюсь, что все это в совокупности приведет к тому, что те цифры, о которых мы говорили в начале разговора, по крайней мере, не будут иметь отрицательную динамику, что количество издаваемых в нашей стране книг останется на том же уровне, а есть надежда, что и увеличится.