Концепция русского чуда

Известный редактор Сергей Мостовщиков, запускавший журналы "Столица" и "Новый очевидец", покинул очередное место работы - ИД "Провинция". В интервью "Ленте.ру" Мостовщиков объяснил, что в Москве заниматься журналистикой бессмысленно, а Арам Габрелянов - гений и гуманист. Также Мостовщиков ждет появления в России фигур, при которых говорить о том, что Собчак - журналистка, будет неловко.

— О том, что вы работаете в ИД "Провинция", я узнал, когда вы оттуда ушли. Зачем вы вообще пошли туда работать? На первый взгляд это что-то такое унылое.

— С какого-то момента бессмысленно считать это занятие работой. Есть смысл рассматривать это как какое-то приключение. Как возможность оказаться в каких-то таких местах, где мало кто оказывается.

Пожалуй, самое любопытное было другое. У меня давно есть стойкое ощущение, что в Москве бессмысленно заниматься журналистикой. Потому что, как мне кажется, здесь невозможно сделать толковое издание, невозможно найти и воспитать каких-то ярких людей. Не в обиду будет сказано. Просто потому, что такой город, я не знаю. Может, я старый, может, город изменился.

Но у меня есть давнишняя идея, ей лет, наверное, десять. Она состоит в том, что нормальные газеты могут родиться только в провинции. Я абсолютно убежден, что в России до сих пор нет газеты с большими тиражами и пристойным языком, объединяющей не какую-то кучку, а разных людей. Она может появиться и будет долго жить, только если появится не в Москве.

— А ИД "Провинция" - это вообще что?

— Как я уже сказал, мне интересно было посмотреть на основу профессии, на людей, в которых заключается ее главная амбиция. Потому что журналистика, какой я ее помню, всегда состояла из того, что были люди, которые хотели двигаться. Другой довод заключался в том, что "Провинция" - это одно из самых удивительных в России образований. О нем в Москве, действительно, никто не знает. Но это очень дерзкая вещь. Во-первых, ИД существует уже, наверное, лет 15. Это единственный газетный синдикат, который объединяет газеты с разными названиями в 25 (раньше было 43) регионах страны. То есть буквально до Хабаровска. К великому сожалению, синдикат не доделанный.

Причем в некоторых местах они являются абсолютными лидерами на рынке. Допустим, в Рязани, где грибы с глазами, они реально продают 20 с лишним тысяч экземпляров. Это очень много для небольшого города. А в Пскове они вообще лидеры абсолютные. В некоторых местах они опережают "Комсомолку", "Жизнь", АиФ и т.д. Они очень любопытные сами по себе.

— И это все независимые от властей газеты?

— Да, и это их абсолютное преимущество. Они, конечно, не на луне живут и каким-то образом с ними общаются. Но тем не менее, их никто не пасет, и от них веет нездешностью, в чем их абсолютная притягательная сила. Но совершенно непонятно, что с этим делать.

Вот меня позвали, и я согласился с учетом всех этих обстоятельств. Задача была в том, чтобы хотя бы попытаться познакомиться со всеми этими людьми. Надо было физически объехать хотя бы какую-то часть всего этого хозяйства, посмотреть, что как творится, и предложить в этой связи какие-то идеи. За 5 месяцев какое-то количество мест объездил, составил свое видение, предложил его бывшему менеджменту. Но дальше генерального директора уволили, пришел новый, и мы радикально разошлись в подходах.

— Какое видение-то?

— Наверное, это как-то связано с расставанием с самим собой. Потому что я безусловно воспитан как человек информационный, и большую часть жизни я был репортером, работал всегда в отделах новостей. И отец мой был человеком, который занимался новостями. Результаты моих длительных размышлений приводят меня к мысли о том, что эпоха новостей закончилась, как это ни странно. Я отдаю себе полный отсчет, что новостей мало физически и они мне, в общем, неинтересны. Их набор на удивление однообразен, тошнотворен и скуден. И я понимаю, что в случае с "Провинцией" делать региональные новости - это самообман и гибель. Я не вижу в этом никакого интереса.

Участники рынка ведут себя по разному. Есть люди, которые выдумывают новости, например, Арам Ашотович Габрелянов. Life News выдумывают новости, они разговаривают с собаками девушки потерпевшего молодого человека и фотографируют какую-то обличительную хрень, которая по большому счету неинтересна. Есть разные способы жить в этой ситуации.

Сейчас эпоха детей Сунгоркина (главред "Комсомольской правды"), а была эпоха детей Яковлева (основатель ИД "Коммерсант"). Дети Яковлева, дети его гнезда - это культура таких пингвинов ученых, которые рассказывают воробьям, как долететь до загадочных стран, непостижимых воображению. Я думаю, что много, много, много выросло всего из "Коммерсанта". И мне кажется, что сейчас эпоха детей Сунгоркина. Сунгоркин настоящий герой нашего времени. Все, кто с ним когда-либо работал, пытаются быть похожим на него. Они идут в приличный какой-то сектор. Мамонтов делает газету "Известия" и пытается привить эту технологию приличной прессе. Они считают это технологией, но он такой один, и он герой какого-то промежутка времени, после которого появится какой-то новый герой.

Я исходил из того, что нужно проститься с информационной эпохой, и нужно сделать ставку на то, к чему они имеют главный доступ: к людям, к местам, к каким-то историям. Их физически сейчас нет. У них четыре главных героя в издательстве "Провинция": труп, квитанция об оплате коммунальных платежей, струйный оргазм и енот-полоскун. Это очень скудная картина на мой взгляд. И мне казалось, что они имеют возможность стать не журналистами, а продюсерами совершенно новых людей, с совершенно другими историями. Они имеют доступ в места, куда Макар давно телят не гонял. Они просто перестали видеть роскошь, которая у них в руках.

— Например?

— Совершенно банальная, но при этом шедевральная вещь: празднование Дня радио в Рязани. Туда приезжают выпускники местного института радио со всей страны, так называемые "радики". Они ночью приходят в центральный парк с иконами, на которых нарисован изобретатель радио Попов. В 12 часов ночи они говорят: "Попов воскрес!", - отвечают: "Воистину воскрес", - и начинают сутки х**чить. Там дым, бл*дь, стоит надо всей Рязанью. Потом организуются экспедиции по поиску пропавших "радиков" и потерянных вещей.

Или еще есть у них дворник, который придумал собственную литературную премию. И он ее сам проводит, выбирает рязанских поэтов и платит им премию в тысячу рублей. Или человек, который взвешивает всю Рязань. Он - местная достопримечательность, к нему приезжают свадьбы взвешиваться.

Существует бездна вещей, которые к новостям не имеют никакого отношения. Но имеют отношение к жизни и к людям, которые этой жизнью живут. Этот издательский дом мог бы быть огромным поставщиком не информации, а совершенно других сведений о стране. Вот в чем заключалась, собственно, моя идея. Но не срослось.

— Историями людей занимается, скажем, журнал "Русский репортер".

— Это журнал московских кафе, это все притворство. Это отношение к жизни в России как к экзотике. Вот есть папуасия, и туда приехали интеллигентные люди, привезли свои стеклянные пушки и изумились, что вокруг происходит. А люди, которые работают в издательском доме "Провинция" способны ездить в стоячих вагонах, способны жить на зарплату 5 тысяч в месяц, как-то крутиться и при этом писать заметки и иметь при этом какой-то интерес к жизни. Это некоторым образом люди другой стойкости и другого кругозора.

Для них это не диковинка какая-то, а это и есть настоящие вещи. Например, когда они пишут заметку о том, что выходит какая-то статья Путина перед выборами, они идут в семью, в брянскую семью, и вместе с этой семьей вслух читают эту статью Путина и пишут об этом текст. Я вас уверяю, что это текст просто совершенно другого класса, совершенно другого уровня. То есть это не публикации о России, это публикации самой России о себе.

Беда даже не журналистики, а той ситуации, в которой мы проживаем сейчас, заключается в том, что огромное количество людей не любит заниматься делом, которым они занимаются. Например, бармен приходит на работу и отдает себе отчет в том, что не хочет работать барменом. Жизнь его сложилась, бл*дь, таким образом, что, сука, он должен стоять и наливать всяким му*акам алкоголь. Вместо того чтобы просто любить свою работу. И есть огромное количество журналистов, которые жалуются: что-то не удалось, что-то не получилось. Но я наблюдал людей, которые работают не благодаря, а вопреки. Они просто тупо любят заниматься этим.

— Так а что, в Москве не осталось таких людей?

— Может быть, осталось. Талантливых людей не может не быть. Не могут они все умереть, несмотря на то, что говорят, что все уезжают, запили. Это просто никому не надо здесь в Москве, просто тупо никому не надо. Вы не можете найти здесь денег, которым это надо, вы не можете найти здесь глаза, которым это надо. Просто не надо.

— Что именно - это?

— Можно я объясню, как ни странно, на примере патриарха? Это такая концепция русского чуда. Громкие публикации о патриархе: часы, квартира, нанопыль, 20 миллионов. Все, что мы имеем - это возмущение всем этим. Эмоция такая: блин, вот же он колоссальная скотина, у него часы, нанопыль, 20 миллионов, квартира в доме на набережной и гражданка прописана. Мы думаем, что он должен быть каким-то сверхчеловеком. Он должен есть тлю, а какать тюльпанами и к нему должен ходить Бемби, и он должен отучать ежа курить, и он должен говорить какие-то божественные слова. И вот тогда мы, может быть, поверим в то, что он патриарх и он близок чему-то божественному, и тогда картина русского чуда состоится.

Для меня, для меня картина совершенно иная. Я вижу настоящее, реальное чудо в том, что патриарх - это наиболее чистое, ясное и божественное отражение того, что мы сами собой представляем. Вот сейчас, в настоящий момент. Люди, которые забыли о доброте и любви, а хотят только карать и осуждать, это люди, которые хотят жить в доме на набережной в роскошной квартире с видом на храм, судить соседей за их нанопыль и при этом еще рассуждать о духовности. И то, что патриарх является чистым, абсолютно ясным и незамутненным выражением всего этого, для меня это одна часть чуда. А другая часть чуда заключается в том, что мы имеем возможность сейчас, прямо сейчас, без каких-либо фейсконтролей, без каких-либо предварительных условий на вход молиться за патриарха. За то, чтобы бог вернул ему разум, помиловал и спас. Как и нас в сущности.

И для меня во всей этой картине есть составляющие, безусловные составляющие чуда. И я готов любоваться, а не возмущаться по этому поводу. Потому я вижу, что нынешняя медиасреда не даст мне возможности это сделать. Физически не даст, потому что ее занимают другие вещи.

— Написать колонку о патриархе как чуде вы можете практически куда угодно…

— Ну дело не в том, что я не хочу писать колонку. Я уже разучился писать, во-первых, а во-вторых, мне очень важно, чтобы были люди, которые хотели написать такую колонку. Для меня это гораздо более существенно. Когда вы разговариваете с сотрудником "Провинции", вы говорите: "Я хочу, чтобы рязанская певица Дарья Сускина, которая поет песню "Мой антистатик", была моим видеоблогером". И мне говорят, что она дура, вы что - хотите поиздеваться над ней? А я говорю: "Мне не важно, я хочу любоваться. Это человек, который не ворует и не убивает. Она поет и она растет вместе со мной в одной стране". И я хочу найти способ любоваться. Научите меня. Я хочу это сделать. В Москве меня сразу послали бы на х**. А там есть еще шанс. Понимаете, вы можете убедить журналистов в том, что это очень важно. Что это и есть самое важное, а все остальное просто фикция, выдуманная х*рня.

— Но ведь журналистика по идее должна вскрывать язвы общества, а не любоваться фриками.

— Этого я не знаю, и потом, что значит должна? Я слышал очень много версий о том, в чем задача журналистики. Когда-то это была задача угодить или услужить неведомому читателю. Вернее, когда я работал 7 лет в "Известиях", а я точно помню тот период начала гибели этой газеты, когда все стали говорить о заметках так: "Будет ли понятно то, что мы печатаем, воронежскому фермеру?" И это говорилось на каждой редколлегии. И это было началом конца, с моей точки зрения, потому что никто никогда не видел воронежского фермера. А я был единственным человеком, который видел его. Его привели в редакцию, это была абсолютно пьяная скотина, которая, в общем, не особенно интересовалась тем, что пишут в газетах. Он и не собирался ничего понимать.

Я думаю, что весь секрет журналистики сводится к тому, что журналистам должно быть интересно приходить на работу, чтобы они любили свою работу, дорожили друг другом и их перло бы от того, чем они занимаются.

Люди, которые меня окружают и которые говорят мне, что мы знаем наши целевые аудитории, мы знаем, как повысить продаваемость, у нас есть схемы, вызывают у меня подсознательный протест, потому что я в это не верю. Я понимаю, что вся человеческая жизнь - это непредсказуемость и отсутствие общего результата. Я хочу иметь дело с людьми, которые не боятся, не стесняются сказать, что они не знают, каков будет результат. И они не так остолбенело уверены в том, что они делают.

Как-то в "Эксперте" я прочитал интервью мужчины по фамилии Форбс, который открыл журнал, который был позже превращен в отвратительное говнище. Еще в советское время был грандиознейший скандал, когда они напечатали на несколько разворотов заметку о том, что американская буржуазия хочет для праздников купить Ленина. И был фотомонтаж, где дамы с бокалами шампанского ходят вокруг трупа Ленина. Они позволяли себе такие публикации, потому что журналистика это не сфера обслуживания.

Это не официанты и не ресторан. Это люди, которые живут самостоятельной жизнью, имеют свое суждение и имеют право сомневаться. Я хотел бы находиться в обществе сомневающихся людей, у которых есть сила признаться в этом и есть сила искать дальше. Ошибаться и вставать, у которых нет какой-то заданности. Которые едут в командировку с одной мыслью, а привозят оттуда другую, и не стесняются сказать, что они были неправы и что-то их поразило. Для меня это и есть самое существенное.

— А что, давно не приходилось работать с такими людьми?

— Давно. Я их знаю в огромном количестве, но я не могу доставить им радости поработать по специальности вместе со всеми этими качествами.

— Вы работали в "Известиях", и я сомневаюсь, что там было сообщество таких людей.

— C "Известиями" была совершенно другая история. Понимаете, есть какие-то сакральные вещи. Журналистика вообще очень ритуальная хрень. Она тебя лишает во многом самости, свойстности, но зато она тебе дает, как и любому читателю, возможность приобщиться к легенде, возможность быть частью легенды. Я не мог себе отказать в возможности прийти туда.

— Просто вы так ругали Арама Ашотовича.

— Это неправда. Я не ругал Арама Ашотовича. Я был возмущен ситуацией и подходом. Что касается Арама Ашотовича, я просто искренне считаю, что он абсолютный гений. Он один из главных гуманистов, встреченных мною на жизненном пути. Просто это к журналистике не имеет никакого отношения. Но то, что человек создал самый эффективный сиротский приют для бездомных, брошенных людей с сиротским сознанием, и он им дал кров, он им дал еду на 120 рублей в день, и он им дал занятие, которое лучше, чем воровать и убивать. Я считаю, что это один из самых ярких гуманистических поступков. Он им отец родной, они за него перегрызут горло, убьют и не моргнут глазом. И я считаю, что это очень правильно. В России, в стране безотцовщины, и в стране сирот, он должен мастер-классы проводить.

Серьезно, я сейчас не шучу и не иронизирую. Мы все должны целовать ему ноги, потому что он пригрел огромное количество харизматических людей с сиротскими привычками. И они не идут на улицы, они не беспредельничают, не насилуют, а пишут какие-то заметки.

— Вы думаете, что газета "Известия" сейчас хуже, чем была?

— Я не говорю, хуже или лучше. Это другая штука. Вещи не делятся только на плохие или хорошие, они разные. То, что он делает, это хорошо и плохо одновременно. Но это живо. Это живая штука. Я не издеваюсь над ситуацией. То, что делает Арам Ашотович Габрелянов, это гениально. Да, потому что люди, которые на него работают, не убивают, не грабят, а делают какое-то дело.

— Это я понял. Я спросил, как вам нравится газета "Известия" сейчас.

— Я не читаю ее. Просто потому что не вижу в этом никакой необходимости. Нет ни одного повода для того, чтобы я ее читал.

Мне нужно от газет ощущение того, что существует круг людей другого качества и другого свойства, которые нравственные, умственные и профессиональные. Это круг, который глубже, шире и интересней моего. Я хочу быть зачарован ими. Я хочу удивиться сам, меня не надо удивлять.

Я вообще убежден, что задача современных медиа сейчас - не давать. Давать никому ничего не надо. Если кто-то придет мне что-то давать, я склонен закрыть дверь, отказаться. Задача медиа сейчас взять, отобрать у читателя, а не дать. Забрать у читателя самое интересное, что у него есть. Семейные фотокарточки, предания и легенды, забрать знакомых, друзей и детей. Забрать, а не дать.

— А как вы относитесь к тому, что журналисты сейчас пошли в политику?

— Я еще раз говорю, что мне претит однобокость. Пошли и хорошо. Есть у меня любимая история: есть такой художник Костя Батынков, довольно известный нынче. Он такой огромный, двухметровый человек. Он когда был студентом, поехал на этюды. Стоит, рисует церковь, и чувствует, что стоит кто-то сзади. И я думаю, сейчас развернусь, как дам по роже. Оборачиваюсь, а там бабушка стоит, такой божий одуван. И он говорит, я так сник сразу, кулак ослаб. И говорю, что бабушка, нравится? А она говорит, ну все лучше, чем воровать.

Пускай они пошли в политику, но я за разнообразие мира. Я знаю, что тот, кто говорит, что я знаю, как все изменить, и вообще хочет менять что либо и делает изменения целью своей жизни, этот человек крадет у разнообразия мир, потому что в этом мире есть все, что нужно. Ничего менять не требуется. Нужно позволить ему дать быть самим собой.

— При этом вы работали в партийной газете партии "Правое дело". Зачем?

— Да при чем здесь партийная газета? Газета это вообще странная трата времени. Нах*р ее делать, газету. Собираются какие-то люди, кричат друг на друга, сидят допоздна, курят, несут какую-то ахинею. И в общем журналисты в массе своей люди неприятные. Ну появился какой-то Прохоров. Вдруг ни с того ни с сего. Всегда интересно понять, харизматический человек или нет, чего он в себе несет. Судьба денег в России - просто интересная тема сама по себе.

За этим интересно наблюдать. Почему нет? Никто не обязывает тебя совершать скотство. Если ты чувствуешь, что ты влез в какое-то г*вно, ты можешь встать, развернуться и уйти.

— Журналист же должен быть объективным, нет?

— Пускай будет Владимир Соловьев называться журналистом. Пускай будет Гордон называться публицистом. Пускай будет Ксения Собчак еще и журналисткой. Пускай, я не против. Но мне хочется говорить: это говно, а не журналисты. Какие они журналисты? Но мне хочется, чтобы при этом при всем появились действительно журналисты, действительно фигуры, в присутствии которых говорить о том, что Собчак журналистка, было бы неловко. Я пока не вижу такого масштаба.

— Вы сами-то что будете делать теперь?

— Я пока не знаю. Но я знаю, что пока во мне есть сила. Может, во мне уже угасает какой-то журналистский талант, да и слава Богу, и х*р бы с ним. У меня есть опыт, у меня есть навыки. Если кто-нибудь этим может воспользоваться, хотя бы на какое-то короткое время, я счастлив. Для меня это важно. А если я не буду заниматься журналистикой, то и Бог с ним, не важно.

— Вы же еще недавно говорили, что больше работать редактором не хотите.

— Не хочу. Правда, я и сейчас не хочу. Я довел себя до состояния, что у меня появилась боязнь файлов "Ворда". Я боялся их открывать. И это ужасно, это настоящая психическая травма, поэтому я до сих пор не хочу быть редактором. Но можно к этому относиться не как к редакторству, а как к приключению.