Борис Лурье. Искусство после Бухенвальда
«Художнику нечего терять, кроме своих цепей, тех самых цепей, коими скованы сегодняшние и вчерашние художники, цепей, звенья которых ведут в далекое прошлое, вплоть до Ренессанса и более ранних периодов, и обратно в наше время, которое бессовестно объявляется временем величайшего расцвета искусства, производимого дрессированной челядью скованных одной цепью художников». Борис Лурье
А Бухенвальд был, конечно, пиком в четырехлетней зэковской карьере Бориса Лурье (1924-2008). Но не единственным пунктом. Было еще рижское гетто, где уничтожили его бабушку, мать, сестру и возлюбленную. Были еще Саласпилс и Штуттгоф, тоже известные концлагеря с солидной репутацией на рынке.
А родился он в Питере. И после этого вся семья уехала в Ригу – железного занавеса еще не было. В 40-м, как известно, социализм с нечеловеческим лицом докатился и до этих пределов, а еще через год там утвердился другой социализм, уже национальный, со своей спецификой, которая, в частности, предполагала концлагеря не на востоке от Риги, а на западе.
В 1945 году Лурье и его отца – отец уцелел, и они все время были вместе, и даже номера у них рядом: 95966 и 95967 – освободили американцы. Год Лурье проработал в американской контрразведке, а потом они оба уехали в Нью-Йорк. Там он начал становиться художником. Рисовал-то он с детства.
Первые его работы, конечно, сильно отдают экспрессионизмом, что вполне естественно – на каком же еще языке рассказывать о концлагере, а других впечатлений от жизни у Лурье и не осталось.
С работы
Вход
Перекличка в концлагере
Тут надо немного отвлечься. Название «Искусство после Бухенвальда», конечно, хорошее. Такая игра с известным высказыванием Адорно. Но по отношению к Лурье не совсем верное. Не было для него никакого «после». Он навсегда остался в этом Бухенвальде, и опыт этот никуда не делся, и его оценки разных жизненных обстоятельств на этом опыте строились. Ну, представьте себе, что вы из благополучной семьи – а семья была благополучная – попадаете в семнадцатилетнем возрасте в ад. И взрослеете в нем четыре года. Поэтому Бухенвальд он видел во многих, достаточно безобидных и привычных чертах окружающей действительности. Вот арт-рынок, например, для Лурье был чистым Бухенвальдом.
Еще он в большом количестве несколько похожим на Бэкона способом изображал женщин – тоже сплошная расчлененка.
Расчлененная стриптизерша
Pin-up girl с цветком
Поедающая яблоко
Для Бэкона ведь жизнь была таким же адом, просто у этого ада не было собственного имени*. И мотивы, кстати, у них были похожие. Бэкон доносил таким образом простую мысль о хрупкости человеческого тела, и для Лурье женщина была таким же страдательным – и хрупким – объектом**. Женщину он отделил от остального человечества по причине ее сходства в смысле страдательности с евреями – эту страдательность он наблюдал лично. Женщина тоже – жертва, особенно в формате секс-индустрии, откуда Лурье и брал женские образы. Жертва пусть и не в настоящем Бухенвальде, а только в символическом, но жертва же. Даже на уровне изображения, называемого «пинап», происхдящего от «прикалывать к чему-либо». Ну, еще связь женщина/насилие для Лурье во многом обусловлена тем, что его половое созревание проходило как раз там, где сверхнасилие было нормой жизни и смерти***.
Фигуры и ванна
Американские галереи его искусство никак не заинтересовало. С одной стороны, в Америке мощно развивался абстрактный экспрессионизм. С другой, в Америке цвела вполне естественная послевоенная эйфория, и начиналось то, что позже было названо обществом потребления, и всякие экспрессионистические напоминания об ужасах войны никак не котировались. Но для Лурье-то они были криком души! Он не мог и не хотел делать ничего другого. А арт-рынок требовал от него этого другого. Или превращал в маргинала. И Лурье увидел тут привычный концлагерный механизм подавления свободы и принуждения. Бухенвальд дал ему это знание и точки отсчета, ясное представление о пути, ведущем от компромисса в жизни и искусстве к концлагерю – он там был, и эту связь хорошо видел. И положил Лурье на арт-рынок с прибором.
Он отказался продавать свои работы. Делал их предельно некоммерческими. Презирал арт-тусовку и любые компромиссы с арт-рынком. В конце 50-х гг. основал нонконформистское движение NO!art и открыл свою галерею March. В Америке между тем наступала эпоха поп-арта.
Поп-арт тут возник не просто как признак времени. Лурье хоть и послал арт-мир подальше, хоть и свел свои контакты с ним до гигиенического минимума, но за процессами развития искусства следил внимательно – не все же там продажно и достойно презрения. Взять тот же поп-арт. Вроде, конечно, совершенно соглашательский проект, славящий всяческий консьюмеризм, и все звезды поп-арта – это чистые подонки, клепающие коммерчески успешное и, стало быть, абсолютно неискреннее искусство под девизом «А котика вот тут вам изобразить?»**** А вроде этот же поп-арт и возрождает некоторыми своими продажными местами сам великий дадаизм. И изменил свое искусство Лурье, и тоже стал наследником дадаизма.
Ножи в цементе
Тут у него и работа с найденными предметами.
Волосы
И эпатаж.
Prick
Shit
И мусорная эстетика.
Тарелка с цепью
Но главное не это. Разные дадаизмы наследовали они с поп-артом. Поп-арт в большей степени шел за традицией Дюшана-Ман Рэя-Пикабиа, с их интересом к контекстуальности, апроприации и другим внутренним проблемам искусства, традиции, предваряющей более поздние заботы концептуализма. Лурье же опирался на крайне политизированное и бескомпромиссное искусство цюрихского и берлинского вариантов дадаизма.
Сорт
Сундук иммигранта
Это тот дадаизм, который посреди вовсю воюющей Европы не говорил даже, а орал тотальное «Нет!» всему миру с его обанкротившимися ценностями, тысячелетиями лелеемыми, но оказавшимися не в состоянии противостоять практически мгновенному и массовому превращению европейцев в лютых скотов, самозабвенно убивающих друг друга в огромных количествах на огромных территориях. Так то была еще Первая мировая война, без такой специфической штуки, как Холокост.
Понятное дело, что Лурье эту штуку знал очень хорошо. Он в этом аду просто жил. И, естественно, степени его конфронтации с миром и радикальности его работ были значительно выше. Впрочем, это следует и из логики развития самого авангардизма – уровень чего угодно в нем должен со временем повышаться.
Для Лурье конфликт, как и для цюрихско-берлинских дадаистов, тоже стал смысло- и формообразущим рабочим принципом. Это был конфликт с миром, в котором возможны массовые и методичные убийства, конфликт с арт-рынком, воспроизводящим те же военно-концлагерные механизмы подавления и принуждения, конфликт внутри произведения, которое он создавал по принципу Лотреамона, так чтимому и дадаизмом, и поп-артом: «Прекрасное есть неожиданная встреча зонтика и пишущей машинки на операционном столе».
Железнодорожный коллаж
Сочетая несочетаемые вещи, не сводимые, в данном случае, к паре танатос-эрос – массовое убийство и раздевающуюся красотку, преступление и дешевое удовольствие – Лурье развивает принцип Лотреамона. Это они на первый взгляд несочетаемые. Дальше эти вещи вполне сочетаются по закону ленты Мебиуса – и они, и она, как уже было сказано, жертвы. Но шок от их соседства остается*****.
Лолита
Для Лурье искусство не было ни игрой, интеллектуальной или эстетической, ни проектом утопии, ни способом познания чего угодно. Из всех существующих в ХХ веке функций искусства Лурье выбрал обвинительную. И по своей страстности, агрессивности и бескомпромиссности, боли и отрицаловке, по тому, как она игнорирует общепринятые правила приличия, по силе, с которой она бьет по мозгам и стремится дойти до главного - это обвинительная речь уже не художника, а какого-то древнееврейского пророка.
«Нет» трафаретное
«Нет» №5
Это искусство не после Бухенвальда, это искусство во время Бухенвальда, потому что он никогда не кончается. Во всяком случае, в этом был убежден Лурье.
Piss
«Нет» распыленное
Как я уже написал, Лурье делал некоммерческие работы, иногда предельно артикулируя это их качество. Например, вместе с Сэмом Гудманом, активным деятелем NO!art, Лурье на выставке Shit Show представил кучи дерьма, изваянные из бетона и гипса.
Арт-дерьмо №3 (вместе с Сэмом Гудманом)
Барельеф на мешковине
Если вспомнить похожие по тематике опыты Мандзони – я о них писал в тексте про концептуализм – то станет ясно, почему это некоммерческие работы. Мандзони, говоря по-простому, занимался субверсивной аффирмацией, т.е., предлагая купить «Дерьмо художника» в банке, доводил до абсурда логику и механизмы в данном случае арт-рынка. Лурье же шел на прямой конфликт с ним. «Вот такое твое искусство», - говорил он ему. Надо сказать, арт-рынок ответил на эти инвективы симметрично. Во всяком случае, на сайтах аукционных домов Sotheby's и Christie’s художника Лурье нет. А это показатель серьезный, и это при том, что его работы висят, допустим, в Национальной галерее искусства в Вашингтоне и в МоМА.
Мне, на самом деле, эта ситуация не очень понятна. Над арт-рынком многие издевались, и он всю эту злобную критику оприходовал, проглотил и на ней заработал. Это, кстати, хороший стимул для развития нонконформистского искусства – неутомимому нонконформисту приходится изобретать новые способы достать и обгадить арт-рынок. Так вот, творчество многих своих критиков арт-рынок в себя принял. А тут – нет. Непонятно. Может, совесть тревожат эти работы Лурье, коллективную и индивидуальную? Не знаю, короче.
Надо сказать, что эту стратегию – ни в коем случае не продавать свои работы – так удачно совпавшую с пожеланиями арт-рынка, Лурье мог себе позволить. Его отец-бизнесмен оставил ему приличное наследство, сам Лурье хорошо играл на бирже, и к концу жизни его состояние составляло 80 млн долларов******. Еще одна непонятка – как человек, столь бескомпромиссный в искусстве, мог жить по гнусным законам рынка вне искусства? Опять же не знаю, возможно, на этот компромисс он пошел, чтобы как раз быть бескомпромиссным в главном деле своей жизни. И смог оправдать себя за этот житейский компромисс великой целью.
Во всяком случае, не продавая своих работ, Лурье поставил практически концептуалистский вопрос о правильной жизни произведения искусства – если из триады создание-репрезентация-продажа убрать последний член, это как будет? Продажа-то – это ведь серьезная форма признания, ответственного признания. Дюшан, допустим, работал с первым членом этой триады, нонспектакулярное искусство – со вторым, а Лурье – ну не то, чтоб работал, но внимание на третий обратил. Помимо воли.
Ну и еще один вопрос поставил Лурье. Скажем так, о компромиссе в искусстве. Он-то решал его просто – для него компромисса не существовало: «Это не интеллектуальный продукт, не философская программа, разработанная некими мыслителями или университетской публикой. Все шло от отчаяния, потому что все мы были из мира искусства, мы видели, что в этом мире происходит, и мы сказали: да пошли вы все, мы хотим быть художниками, но мы будем ими для себя, нам с вами не по пути. И если вы хотите нас обломать, пойдите и попробуйте». А что делать художнику, который только от продаж живет? Нет ответа. Но планка задрана, и задрана высоко, и от нее, от этой высоты, никуда не деться – она есть, и все. И с ней художникам приходится жить, оглядываться как-то на нее.
Лурье ведь очень серьезно относился к нему, к искусству. У него была прямо-таки раннеавангардисткая вера в то, что искусство способно изменить мир. Хотя, глядя на то, что происходит у нас тут сейчас, кажется, что он был в этом вопросе несколько наивен. Бесполезно это все. Кажется.
Бонус
Чемодан
Чемодан
Хёрб Браун. Вечеринка
Это работа еще одного из NO!Art. Там, вообще, крутые люди собрались. Они, например, запускали тараканов в Метрополитен-музей, наваливали кучи мусора в Линкольн-центре. За истинное искусство, естественно. Из их манифеста: «Мы против того, чтобы фантазия служила рынку, против установившейся пирамиды - рынок искусства–вложение–мода-декоративность - эти игры усыпляют культуру».
«Нет» с засохшей краской
Серебряное «Нет»
«Нет» с линолеумом
«Нет» с очаровательными цветочками
Ночной клуб
Мексиканская женщина
Pin-up girl
Стриптизерша
Скованные женские туфли
Cunt*******
Смертная скульптура
Это куриные головы в пластике. Херст с акулой в формалине появился гораздо позже – тут 1964 год.
* Надо сказать и еще об одной связи Лурье с Бэконом в смысле ощущения себя в мире – они оба отверженные. Еврей и гомосексуалист. Можно, конечно, спорить, отверженные ли. Вот Гитлер, правда, на сей предмет не спорил.
** Несколько позже похожим искусством, но по-своему хорошо и жестоко, занимались венские акционисты (ссылка http://adindex.ru/publication/gallery/2012/01/24/85271.phtml).
*** Прекрасная статья Дональда Каспита «Евреи, нацисты, женщины: травматическое начало творчества Бориса Лурье».
**** Конечно, оценка Лурье поп-арта чрезмерно жесткая. Все-таки это персонажное и ироничное высказывание об обществе потребления, никак не конформистское и уж совсем не апологетическое. Надо сказать, ответная реакция со стороны поп-арта не была такой же жесткой. Уорхол, во всяком случае, в галерею Лурье ходить любил.
***** Выставку в Риме, где висел «Железнодорожный коллаж», охраняли карабинеры. Там вышел серьезный скандал из-за этих сочетаний несочетаемого. Сейчас подобные его работы висят в мемориале Бухенвальда.
****** Эти деньги были вложены в фонд Boris Lurie Art Foundation, который сейчас поддерживает некоммерческие художественные проекты.
******* Во исполнение ФЗ от 5 апреля