Вадим Кругликов. Опыт беззастенчивой самопрезентации

К искусству меня (1960-…) тянуло с детства. Довольно рано я начал активно листать альбомы с работами Рембрандта, импрессионистов и Жана Лепелетье, водившиеся у нас дома – семья была культурная. Папа проводил время, играя на виолончели в театре оперы и балета, мама лабала на скрипке в знаменитом тогда на весь Союз свердловском театре музкомедии. Один дед тоже был музыкантом, второй – одним из лучших свердловских закройщиков. Дядя Соля был художником и нарисовал Сталина, пока его не расстреляли. Семейный культурный ландшафт венчал пик Григория Варшавского, моего двоюродного дядьки, известного свердловского поэта и драматурга. Вот на этой мощной почве и предстояло взойти мне. Что я и начал делать довольно рано.

Когда мне стало семь лет, семья переехала в Ялту. Там, на фоне буйных субтропических окрестностей, моя неистребимая тяга к искусству значительно возросла. Я с новой силой стал листать альбомы, корпус которых укрепился Рафаэлем, Нестеровым, Вазарели, Эрмитажем и книгой Оскара Рейтерсверда «Импрессионисты перед публикой и критикой». Видя такую тягу, родители наняли мне преподавателя музыки и стали учить музыке. Тут выяснилось, что музыку я люблю, но в смысле восприятия, а в смысле воспроизведения – не люблю. Чтобы иметь причину не трогать клавиши, я резал себе пальцы бритвой. Один раз слегка расплющил палец молотком. Слово «Шредер»(2) я ненавижу до сих пор, а нечеловеческому извергу Черни(3) желаю ада. Через три года родители заподозрили, что что-то идет не так, и повели меня в художественную школу.

В художественной школе все повторилось. Оказывается, я не любил делать искусство. Во всяком случае, то искусство, которое нас заставляли делать. Рисовать кубы, шары и конусы. Изучать перспективу и анатомию. Ходить на этюды. Писать дурацкие кувшины с бликами и рефлексами. Все это было чудовищно скучно. Кроме того, мы там писали акварелью и гуашью, и это было каким-то паллиативом – настоящие-то художники делают холст/масло. В общем, из художественной школы меня выгнали.

Но тяга к искусству во мне не иссякла. Я неистово продолжал листать альбомы, выдирал репродукции из всех журналов(4) и читал про живопись, скульптуру и графику(5). Когда я был в восьмом классе, папа принес домой вот эту книгу.

Кто не знает – это сборник статей про зарубежное искусство ХХ века, беспощадно разоблачающих его с позиций, естественно, марксизма-ленинизма. Тем не менее книга стала культовой в среде поклонников этого самого зарубежного искусства, т.к. там было много картинок и довольно правильно излагалась суть ругаемого с обильными цитатами из врагов. Вот она-то и перевернула меня на всю жизнь.

Я совершенно обалдел от того, сколько существует разнообразных способов создавать искусство и пониманий того, что такое искусство – тут-то у нас, внутри, только по одному всего было. И еще я выяснил, что для того, чтобы быть художником – современным художником – совсем не обязательно годами рисовать шары с рефлексами. Потому что это другая профессия.

В МГУ, куда я поступил изучать историю искусств – оно и про искусство, и рисовать не надо - у нас сформировалась арт-группа в составе матерых людей Константина Акинши (сейчас - редактор ARTnews), Сергея Кускова (легендарный человек, умер уже), Видаса Мисявичуса (сейчас - профессор в Каунасе) и меня. Поскольку все мы были искусствоведами, а не потерявшими остатки совести художниками, у нас не хватило наглости как-то оригинально назвать то, чем мы занимались – нам казалось, что мы делали некие вариации на тему того, что уже было сделано большими и великими авангардистами. Поэтому мы называли себя дадаистами. На самом деле, мы творили нормальный постмодернизм, о котором тогда ничего не знали. Мы устраивали, например, в общаге дурацкую выставку вполне спокойной живописи, на открытии которой полуголый Мисявичус в шарфе и шляпе неподвижно час сидел на стуле и курил трубку, Акинша читал бредовые стихотворные экспромты, а на втором ярусе кровати – там была двухэтажная кровать – лежали я с одной девушкой и очень громко и взахлеб целовались. Еще мы занимались вокально-инструментальным творчеством на созданном мною пружиметре – четырехпружинном от эспандера инструменте, пиле, тазике, многочисленных дудках и гитаре, на которой Мисявичус с большими паузами брал два аккорда – надо же было переставить пальцы. Он же немного дудел в губную гармошку. Два альбома записали, между прочим. Там были такие хиты, как «Охотники на охоте», «Гимн Олимпиады» - дело было в 79-80 гг., «Быт среди бунгало», «Обвал в горах», «Космогоническая банальность» и еще одна композиция, где Акинша опять читал экспромты, в которых в качестве символа роскошной заграничной жизни шел рефреном «стол, накрытый à la carte), а ритм на тазике «в ритме идущего по пустыне усталого каравана» в глубоко пьяном виде держал нынешний доктор исторических наук, фамилию которого я без его согласия назвать не в состоянии – в группе были и непостоянные участники.

Самым же регулярным нашим занятием была артификация жизни – термин ввел Кусков. Это когда повседневное существование превращается в произведение искусства путем постоянного совершения мелких, но абсурдных действий. Мисявичус бросал с 16-го этажа полуторапудовую гирю на газон(6), потом спускался за ней, возвращался в комнату, бросал снова, и так – в течении часа или двух. Я носил разные носки, надевал часы на щиколотку, ходил в университет с ведром вместо сумки, ел суп из медицинского судка вместо тарелки, а пиво употреблял, напротив, из тарелки ложкой, сидел в белых кальсонах на собственной свадьбе. Мы создавали идиотские общества типа поклонников первопечатника Федорова и устраивали возле его памятника некие акты поклонения. Внимательно слушали с открытыми дверями включенный на полную мощность двойной альбом Леонида Брежнева "Выступление на XIX съезде ВЛКСМ". Два раза меня хоронили. Много сил уходило на абсурдистское оформление наших комнат – Мисявичус, например, раскрутил всю мебель и скрутил ее обратно в другом порядке. У меня в стенном шкафу висели два бюстгальтера большого размера, в чашечках которых я хранил вермишель, писчие принадлежности и другие необходимые в быту вещи. Еще я специализировался на плакатах и лозунгах совершенно соц-артовского характера, опять же, не имея о нем никакого представления(7). В принципе, любая коммуникация должна была быть как можно более идиотской и абсурдной. Поэтому я сочинял доклады и курсовые таким языком, что преподаватели приходили в ужас, а в комплексный комсомольский план вносил обязательство перевести за год через дорогу несколько тысяч старушек и обещание прочесть собрание сочинений В.И. Ленина на вьетнамском языке, за что получал выговор от высокопоставленных комсомольских начальников из главного здания МГУ – на мне же еще пионерский значок висел вместо комсомольского. Понятно, что чем-то подобным занимались многие молодые, но мы этим занимались все время и интерпретировали в качестве искусства. Называлось это – дадаировать.

Вся наша бурная арт-деятельность проходила в основном по ночам и сопровождалась насыщенным употреблением алкоголя, игрой в карты и контактами разной степени близости с девушками – богема же. В университет я практически не ходил, потому что в общежитии ночью было гораздо интереснее, чем днем на факультете. В общем, из университета меня выгнали.
И приняли в стройбат. Когда, через три с половиной года, меня восстановили в универе, знамя совриска на данной территории мне пришлось нести практически в одиночку, т.к. мои соратники уже не учились. Занимался я в целом тем же самым, но появился новый богатый жанр – художественная пьянка. О деталях помню с трудом, так как был пьян. Тогда же состоялась первая официальная репрезентация моего художественного продукта – в начале перестройки отделение истории и теории иск-ва устроило выставку творений своих студентов на втором этаже нашего учебного корпуса. Я принес свой «Парадный автопортрет/портрет», вставленный в унитазный стульчак с лавром из пакетика за семь копеек. На «Парадном автопортрете/портрете» в технике гризайль я был в тоге и с каким-то задорным латинским девизом. Поскольку рисовать я не умел, автопортрет выполнил мой однокурсник Ахра Джинджолия, который рисовать умел, поэтому у работы такое сложное название. Репрезентация удалась – через 20 минут работа была снята со словами: «У нее слишком богатая история»(8). Так я впервые столкнулся с понятием «контекст».

Произведений той поры у меня не сохранилось.

Окончив, наконец, университет без диплома, я уехал в Ялту, где, трудясь в разных кооперативах, продолжал заниматься современным искусством. Стал таким современным художником выходного дня(9). Я активно искал свой путь в искусстве, и на пути к нему некоторое время бродил по территории фигуративной живописи.

Портрет женщины с двумя с половиной руками

Поимка латимерии в октябре 1938 года у Коморских островов на глубине 2 км. 243х21 см

Поимка латимерии в октябре 1938 года у Коморских островов на глубине 2 км. Фрагмент

Поимка латимерии в октябре 1938 года у Коморских островов на глубине 2 км. Фрагмент

Но дорога эта оказалась недолгой, и я решительно устремился по пути ассамбляжа и объекта.

Картина

Собственность автора

VI Всемирному фестивалю молодёжи и студентов посвящается

Видно, что к тому моменту у меня уже появились какие-то представления о московском концептуализме.

Вот с этим или с чем-то подобным я, наконец, нормально выставился на двух сборняках «Крымского товарищества современного искусства» в Симферополе. А потом стал собираться обратно в Москву.

В Москве я сразу пошел в галерею в Трехпрудном переулке, остался там и сделал две выставки: одну – с Ильей Китупом (слева),

Кабина

другую – с Авдеем Тер-Оганяном.

В сторону объекта-2

В «Кабине» Китуп отвечал за живописную часть, я – за эстетические фантазии условного водителя, вкабинесидящего. На «В сторону объекта-2», где художник, спящий глухим пьяным сном, выступает вместо произведения, я должен был лежать вместе с Авдеем. Но он, тогда еще будучи нормальным запойным алкоголиком, побоялся, что уйдет от жизни в ничто на несколько дней, и пить не стал – а пить по условиям было надо, т.к. художники пьют, засыпают на полу и становятся произведениями искусства. Пришлось мне напиться с поэтом Немировым(10) и выставляться в одиночестве.

Следующим моим мощным высказыванием стала выставка «Правда о евреях» в галерее Гельмана.

Картина из кабинета Л. Троцкого;
стульчак из дворца еврейского банкира;
кран, в котором есть вода;
кран, в котором нет воды (или наоборот, не помню);
гайки (изобретены евреями) как средство тайного промотирования звезды Давида;
вышитые чехольчики, которые используют еврейские мужчины во время менструаций

Я там хотел пошутить на вечную тему, собрав в антисемитской литературе весь тот бред, который вменяется в вину евреям, дотошно воплотив его в материале и аккуратно музеефицировав, но вышло иначе. Это была осень 1998 г., когда в стране успешно прошла антисемитская компания. Начал ее Макашов, а с той или иной степенью активности поучаствовали Зюганов, Илюхин, Анпилов и т.д. Причем началась она через несколько дней после того, как мы с Гельманом договорились о выставке, и не ослабевала весь подготовительный период. Так что они ее хорошо раскрутили, а сама она получила статус актуального политического высказывания. Я, конечно, всех их на открытие пригласил, но они не пришли.

Схема всемирного еврейского заговора и макет умученного евреями в бочке с гвоздями солдатского сына Федора

Был еще у меня замечательный проект «Лондон. Путевые зарисовки» - несколько работ, выполненных в технике холст/фекалии.

Лондонский мост

Тут идея была в том, чтобы соединить банальность сюжета – туристические виды - с таким агрессивным и нагруженным смыслами и ассоциациями материалом, как фекалия (какашка). Она же никого не оставляет равнодушным, особенно на холсте.

Колонна Нельсона

Ну и вырисовывается смешная история – приехал художник в Лондон, утром нагадил в банку, взял этюдник и пошел на этюды. Можно сказать, некоторый смелый выпад против классического искусства.

Теперь я быстро – а то уже очень многознакоф, и с пробелами, и без оных – попробую объяснить, что все это значит. Я бы сказал так: главный пафос моего творчества – это непроходимый, химически чистый идиотизм. Безусловно, в формате персонажного высказывания. Т.е. я всеми силами души, ума и тела изображаю законченного идиота, вдруг решившего, что он – радикальный художник-концептуалист, и поэтому постоянно делающего что-то типа умное или типа решительное. Что, конечно, совсем не значит, что мои работы тупые. Мои работы умные. И проницательный зритель всегда оценит в них и тонкость этой игры, и постмодернистскую иронию, и точность использования языка концептуализма, и тоску по идеалу, и боль за несовершенство человечества, и чувство ответственности за все, что происходит в мире, и надежду на скорое окончание всего, что уже началось. В целом получается такой идиотический постмодернизированный концептуализм. Ответа на вопрос, почему я изображаю идиота, у меня пока нет. Может быть потому, что это достаточно распространенный в наших пределах тип, и чем дальше, тем достаточней. Вообще идиотизм, похоже – наиболее устойчивое и старинное качество нашего мира, поэтому работа с ним всегда будет актуальной. А может быть, это чисто психологическое, и я изживаю его из себя. Не знаю. Во всяком случае, мне это доставляет удовольствие, а это уже, согласитесь, много. Приятно же делать то, что приятно. Особенно, если не умеешь рисовать.

Русские самоцветы

Рекорды. 1-я картинка - полоса сурика железного длиной 16 см.
Рекорд установлен 19.02.91.
2-я картинка - полоса сурика железного длиной 196 см.
Рекорд установлен 21.02.91

Автопортрет с одним пальцем

Сложная игра с Шагалом – у него был «Автопортрет с шестью пальцами».

Литературно-художественное произведение №8

Во всех хокку и танка – таких работ несколько - правильное, японское, количество слогов в каждой строке. Мой персонаж – педант, что только увеличивает количество идиотизма. А поскольку он идиот, его все-таки смущает, что на картине – одни буквы. Поэтому он ее украшает разной совковой красотой – картина же должна быть красивая.

«Дженерал Моторз»

Жанр «офисная картина». Это его попытки встроится в рынок.

Имя Бога

Эта картина пострадала при погроме выставки «Осторожно, религия!» Чем она не понравилась – не пойму, в ней ничего идиотического не было. Честный концептуализм.

Жертвоприношение Икара. Утрачена

Серия «Мягкий супрематизм». Копии с работ Малевича и Поповой

Русское богатое. Предмет 1

«Я не Фонтана»

Дантес, Данзас и Дельвиг у постели умирающего Пушкина

Ленин (лучше у меня не получается)

Вот не умеет человек (персонаж) рисовать. Но все время пытается. Сидит в нем смутное подозрение, что раз художник, то обязательно должен рисовать. Идиот же. Вот так свое неумение рисовать я превратил в часть художественной стратегии и к вечному художническому "Я так вижу" добавил "У меня так получилось".

Математическая точка при 9000-кратном увеличении

Проект «Концептуалист на этюдах». Собор Василия Блаженного

Внутреннее строение буквы У при 800-кратном увеличении

Концерт 1

Особенно это будет интересно работникам рекламной индустрии.

Концерт 2

Акция «Искупление»

1 Такого философа нет.

2 Schröder, рояль. У нас дома стоял кабинетный. Квартира была маленькая, поэтому под ним лежали коробки с книгами, а на него мы ставили елку.
3 Автор этюдов для обучающихся игре на фортепьяно. Говорят, еще ел детей.

4 О, эти счастливейшие дни в школе – дни, когда там собирали макулатуру.

5 Как приличный еврейский ребенок, я вообще много читал. В активном чтении у меня было 3-4 книги, в пассивном – еще 7-9. Раскрытые книги лежали в ключевых местах – на холодильнике, на телефонной полке, на рояле. Это было очень удобно – пока я надевал штаны, я успевал прочесть на холодильнике пару абзацев.

6 Это было безопасно. Под общагой никто не ходил – с 22 этажей вниз сыпалось все, включая мебель и ее хозяев. Дворник под общагой убирал обычно часов в 5-6 утра в строительной каске, когда все спят. И то один раз на него упал стул и сломал ключицу.

7 Мы вообще мало чего знали о неофициальном искусстве. Кроме Кускова, папа которого дружил со многими его деятелями. Но Кусков, в силу особенностей характера, ничего нам не рассказывал. Это уже потом стало известно, что это самое неофициальное искусство произрастало у нас под прямо боком. Наша общага, ДСВ, находилась на пересечении ул. Кравченко и пр-та Вернадского. Буквально рядом, на соседних улицах, жили и работали Никита Алексеев, Юра Альберт, Михаил Рошаль, Дмитрий Александрович Пригов, Николай Овчинников и т.д. Знаменитый APTART на ул. Дм. Ульянова был! Юго-западная школа, короче.

8 Эта работа висела у меня в общаге и дико раздражала администрацию. Снимать ее я отказывался, поэтому администрация постоянно писала докладные в деканат, партком, профком и т.д. Не только о ней, а вообще о том, как выглядит моя комната. Как мне рассказывали знающие люди, повестка одного из заседаний парткома МГУ выглядела так:
1. Итоги партийной работы в МГУ за 1985 год.
2. Задачи, стоящие перед партийной организацией МГУ в 1986 году.
3. Оформление комнаты студента IV курса исторического факультета В.А. Кругликова в общежитии ДСВ.
4. Разное.
«Автопортрет/портрет» там тоже обсуждали. Чем люди занимались…

9 Так в Европе называли самодеятельных художников – художник выходного дня. Типичный пример – Анри Руссо.

10 Мирослав Немиров ослаб раньше меня и заснул. Его сложили перед входом в галерею, за парапетиком. Но потом, в ходе выставки, вспомнили о нем и внесли в выставочное пространство. Так что какое-то время мы лежали вдвоем. А Тер-Оганян свое отлежал во время «В сторону объекта-1».

11 Еще больше картинок можно посмотреть здесь.