Поль Дельво. Детский мир с голыми бабами, скелетами и дальней дорогой

Детство у него (1897-1994), опять же, было тяжелым. Как и у Магритта  – видимо, эта биографическая деталь характерна для бельгийских сюрреалистов – но по-другому. Тот побаивался шахмат и нот, а у Дельво была мама. Конечно, Магритт тоже имел маму, куда без нее в то трудное время, но это была просто мама. Мама же у Дельво была МАМА. Очень властная была женщина, строгая. Заставляла сыночку заниматься музыкой, во время урока сидела рядом с преподавателем, следила за процессом. Импровизировать не давала – а импровизировать Дельво любил - все только чтоб строго по нотам долдонил. На рисунки его детские многочисленные внимания не обращала. Я ж говорю, ужасная была женщина. А папа у Дельво был адвокатом и вроде ничем больше не отметился.

Как всякий гуманитарно-развитый ребенок, у которого есть строгая мама, Дельво фантазировал в смысле эскапизма. Он создал свой личный маленький мир, такой уютный и гномичий, где он был хозяином, и куда никто из взросляков вторгнуться не может. Очень важным элементом этого мира был ж/д вокзал, начальником которого служил он. Позднее, когда Дельво уже вовсю был художником, ж/д вокзал стал частью его творческой стратегии, весьма распространенной в авангардизме и называемой людьми сведущими «создание индивидуальной мифологии»*.

Одиночество

Вокзалы Дельво писал много и с удовольствием. Тут ведь дело не только в том, что он там начальник, в отличие от реальной жизни, где начальником была мама. Вокзал – это ведь путешествие, в пределе – свобода, нарушение привычного порядка вещей, зона отчуждения от повседневной рутины с этюдами Черни, или чем там в Бельгии в то время детей травили. Населены эти вокзалы очень часто молодыми женщинами без трусов, что, безусловно, очень приятно и правильно, но к детским мечтам они отношения не имеют. О голых бабах – позже.

Железный век

В общем, все в жизни небольшого Дельво шло к тому, что быть ему в пианистах. Но, когда пришло время определяться с будущей профессией, он нашел в себе силы заартачиться и захотел стать художником. Сошлись на компромиссе – Дельво поступил в брюссельскую Королевскую академию изящных искусств на архитектуру. Все же это хоть и застывшая, но музыка. Позже он совсем оборзел донельзя и открыто перешел на живопись.

Первые свои шаги в искусстве юный художник сделал в направлении импрессионизма – их следов я не нашел, да и искал вяло – не думаю, что это жутко интересно. Потом он пошел в сторону художника Пермеке – это был такой бельгийский экспрессионист.

Вид на окрестности станции Леопольда

Что характерно – ж/д. Но эти направления оказались тупиками и никак не повлияли на классическое творчество Дельво. Вот что повлияло – так это любовь к Пюви де Шаванну, французу и символисту.

Пюви де Шаванн. Священная роща, возлюбленная музами и искусствами

Тут много чего есть того, что есть и у Дельво – обнаженка, классическая архитектура, спокойная, уравновешенная композиция, персонажи бездельничают и слегка заторможены, время остановилось, ничего не происходит, процесса нет, одно длящееся состояние и все изображенное намекает на что-то неизображенное и даже неизобразимое, но изо всех сил подразумеваемое. Нормальный такой символизм.

Композиция с обнаженными фигурами в лесу

Вот работа Дельво 1927 года. Можно сказать, несколько модернизированный символизм – композиция намеренно перегружена, анатомия немного искажена – след увлечения Пермеке, но общий настрой и намеки на нечто – оттуда, из символизма. Или вот:

Гармония

Ранних работ Дельво осталось очень мало. В 1934 году, уже работая сюрреалистом, он уничтожил около сотни своих предыдущих работ как ученические. А в сюрреалисты он попал так. Зашел он как-то на ярманке на выставку восковых фигур, бах! – и стал сюрреалистом. Вот так это было. В Бельгии.

Ну, он, правда, до этого еще познакомился с бельгийским поэтом-сюрреалистом Мезенсом, и тот слегка вправил ему мозги своей поэзией в правильном направлении. А после ярманки он ездил в Париж и побывал там на выставке сюрреалистов, из которых больше всего ему понравились Кирико и Магритт. А на выставке восковых фигур Дельво прошибла мысль о тщете всего земного и об абсурде как определяющем факторе человеческого существования.

Стиль Дельво сформировался достаточно быстро и практически не менялся всю его творческую жизнь, а продлилась она до 1983 года. В общем, это иллюзионистическая сюрреалистическая живопись, продолжающая линию Кирико-Эрнст-Дали, хотя и более небрежная, нежели у последних двух.

Обнаженная статуя

В рамках этого сюрреализма Дельво воспроизводил академические штампы, напр., голая женщина томно валяется среди классической архитектуры – архитектуру он изображать любил, изучал же ее, да еще в 30-е гг. дважды ездил в Италию, где она, как написал бы любитель красивых штампов, его покорила. Но я так не напишу.

Спящая Венера

События при этом, как можно заметить, там происходят совсем не академические. Сюрреалистические события там происходят. Вернее, событий там как раз нет - персонажи заняты ожиданием чего-то и предстоянием неизвестно перед чем. Обстановка там сюрреалистическая, вот что. Тот еще мирок.

Деревня сирен

Там, в этом мире, все вязко и тягуче.

Красный город

Там вовсю работает классический сюрреалистический принцип соединения несоединимого.

Женщины-деревья

Причем, кажется, этот принцип касается и постоянно встречающегося у Дельво сочетания одетых мужиков и обнаженных женщин, идущего еще от самого Джорджоне.

Джорджоне. Сельский концерт

Конгресс

Но у Джорджоне противопоставление в штанах-голые тянет в лучшем случае на веселый анекдот с легкой эротической составляющей, а у Дельво это - полноценный абсурд. Слишком неестественная ситуация, слишком нарочито ведут себя персонажи, слишком далеко это от действительности, хотя вся ситуация изо всех сил прикидывается реальной за счет бытовухи и обыденных деталей, что как раз и делает ее нереальной. Хотя и ничего ужасного не происходит.

В общем, этот странный мир Дельво – а впечатление, что его картинки есть описание одного и того же пространства, складывается - очень похож на сон. В целом, конечно, ничего нового. Сон был у его любимого Кирико, у Эрнста, еще у многих. Но у Дельво сон не тяжелый, не зловещий, не мучительный, не липкий, как у тех же Кирико и Эрнста, несмотря на весь абсурд происходящего в нем. Он, как это ни странно, даже какой-то ностальгический. Легкий, во всяком случае. Ну, иногда несколько тревожный.

Концерт

Есть сильное подозрение, что сон этот – про загробную жизнь. Или лучше – про жизнь после смерти. И дело тут вовсе не в скелетах, которые там шманаются.

                                                                                               Скелеты в кабинете

Больно там все как-то выморочно, как-то безвременно, как-то стерильно, слишком уж там ничего не происходит. И нет ни у кого никаких переживаний и страданий – морды у персонажей картонные и манекенные. Жизнь-то по ту сторону вечная, спокойная и чистая. Это, конечно, не рай и не ад. Это другое пространство. Называется оно – детство. Сейчас доказывать буду.

В загробном мире Дельво до фига загадок, парадоксов, тайн и прочих непоняток. Мир детства ими и полон. И расположены они неподалеку, и касаются вещей вполне обыденных, и чудеса там случаются или, в крайнем случае, ожидаемы в любом месте и в любое время.

Зеркало

Мир этот конечен и легко обозреваем. Там эндемные, но четкие категории: золото – это камень, а селедка и рыба – совершенно разные вещи**. Жизнь там идет сама, параллельно наблюдателю/зрителю, никак его не затрагивая и не втягивая в процесс. Таким образом, не нужно принимать никаких решений – замечательное качество детства, о котором с такой тоской вспоминают многие постаревшие дети. Ну да, там иногда может случиться что-нибудь страшное, так и у Дельво есть страшноватое.

 Фазы луны II

Но оно какое-то странное страшноватое. Не настоящее – никто же из персонажей ничего не побаивается. И мы тоже, вслед за ними. Еще детство расположено симметрично загробной жизни относительно жизни взрослой, как бы настоящей. Конечно, здесь лучше говорить не о детстве", а о мифе о детстве, счастливом и безмятежном. Настоящее-то детство - ад и Освенцим, мы ж все помним. И ничего им не простим.

И, самое главное, этот мир Дельво забит милыми атрибутами его детства. Вокзалы, трамваи, телеграфные столбы, скелеты***. И дядька постоянный вот этот, в очках или с моноклем – тут он дважды:

Посвящение Жюлю Верну

- это Отто Линденброк, персонаж Жюля Верна.

Вот только бабы голые все портят – ну, не мог же он в малом возрасте о них мечтать или видеть в таких вот количествах, чтоб они в навязчивую идею превратились.

С женщинами у Дельво все было непросто. Тут есть пространство возможностей для психоанализа. Мама властная – это, конечно, сказалось. Дельво и женился-то только после ее смерти, очень взрослым уже дядькой. Но все это никакого значения не имеет. Обнаженная женщина – это просто банальный мотив классической живописи. Вот к нему Дельво и апеллировал. Помещал этот изъезженный атрибут в абсурдную ситуацию в абсурдном количестве. Лишив его всякой сексуальности – один критик сравнил его женщин с очищенными луковицами. А какая может быть сексуальность во сне про загробную жизнь, похожую на детство? Так что эти бабы – не атрибут детства, а атрибут искусства****. «Обращаясь к прошлому, я пытаюсь оживить мои впечатления того времени и соединить их в определенной степени произвольно со свежими, обретенными только что». И взял-то Дельво этих достаточно пошлых женщин даже не из классического искусства, а из вторичной салонной живописи, что еще должно было усилить эффект абсурдности. И усилило.

Мужчина на улице

А жизнь Дельво, как это свойственно жизни бельгийского сюрреалиста, протекала размеренно и спокойно. В сюрреалистических объединениях он не состоял и напряженной внутривидовой жизни, свойственной им, не вкусил, хотя сам Бретон о нем высказывался положительно. Со временем пришла мировая слава, он стал профессором, его работы стали висеть в самых почетных музеях и их цитировал Кубрик в «Барри Линдоне», Роб-Грийе писал под их влиянием сценарий фильма «Прошлым летом в Мариенбаде», им интересовались поп-артисты – им нравилась его работа с материалом салона и практически массовое производство одних и тех же сюжетов, наштамповал-то их Дельво немеренно*****. Периодически вокруг его работ возникали скандалы. То из-за его религиозных работ со скелетами******

Положение во гроб

Распятие

Снятие с креста

его имя вносилось в черный-черный ватиканский список, и католические иерархи рекомендовали не ходить в бельгийский павильон на Венецианской биеннале, где они висели. То на его выставку запрещали вход лицам, не достигшим 18 лет. То американские феминистки обвиняли его в сексизме и порнографии, и тогда приходилось устанавливать на выставке перед картинками барьер, прикрывавший женские письки. Ну, не въезжают иные люди в теплый загробный мир детства, что поделаешь.

БОНУС

Женщина с зеркалом

Полуденная месса

Ноктюрны

Виадук

Редкая работа без персонажей.

* Мечты сбываются. К 90-летию Дельво министр транспорта, почты, телефона и телеграфа Бельгии вручил ему свисток, малиновую фуражку и диплом почетного начальника новой железнодорожной станции в городе Лувен-ла-Нёв. Просто надо немного подождать.

** Из личного опыта.

*** Скелет Дельво увидел лет в семь в школе, и он его не испугал. «Это сказочный мир, который я создал для себя, а скелеты... Человеческий скелет — это чудо точности, а вовсе не символ смерти, и это мне нравится».

**** Скелетов это тоже касается. Это не только детские впечатления, это еще и бельгийская традиция. Ну, как без скелета в Бельгии после Энсора.

Подпись: Скелеты, дерущиеся за тело повешенного

***** Но когда в Брюссель приехал Уорхол – писать с Дельво портрет – то последний высказался так: «Какой милый человек. Но его картины - это же фабричные товары».

****** Дельво оправдывался, что невозможно уже писать религиозные картины с живыми людьми, что нужны новые подходы. В общем, он прав – сколько времени-то с тех пор прошло, все персонажи уже разложились. Одни скелеты и остались.

Автор: Вадим Кругликов