Оскар Рабин. Инсургент с орденом

Минут сорок я мучительно думал, как бы этак поэффектнее начать текст про Рабина (1928-20…). Все-таки это он организовал самый известный хэппенинг эпохи нонконформизма*, Бульдозерную выставку. Но ничего не придумал. Все какой-то пафос получается. Или желтуха. А на фига это нужно.

Короче, Рабин родился в семье врачей, рано осиротел и нашел кров, приют, ночлег и пищу в доме своего преподавателя в изостудии дома пионеров Евгения Кропивницкого, на дочери которого впоследствии женился. Вторую половину 40-х гг. Рабин учился. Сначала в Рижской Академии художеств, потом – в Суриковском институте, откуда его выгнали за формализм, которого он понабрался в Риге – нравы там всегда были свободнее. В 50-е годы трудился десятником на строительстве железной дороги, грузчиком там же, еще на каких-то столь же незатейливых поприщах. И красил, конечно.

Жил Рабин тогда в Лианозово, в бывшем лагерном бараке. Вокруг него и Кропивницкого образовалось некое неофициальное сообщество художников и поэтов, позже названное Лианозовской группой, в которую, кроме них, входили еще художники Владимир Немухин, Лев Кропивницкий (сын), Лидия Мастеркова и поэты Игорь Холин, Генрих Сапгир, Всеволод Некрасов и Ян Сатуновский – люди все центровые и важные для истории российской культуры. Собирались они на жилплощади Рабина для показов работ, чтения стихов и толковищ про искусство, и тогда он в первый раз стал в каком-то смысле организатором и лидером.

В начале оттепели Рабин выставился на нескольких официальных выставках и обратил на себя внимание прогрессивной критики. Особенно важным для него было участие в выставке, проходившей в рамках Международного фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Там он получил диплом, который дал ему возможность устроиться на работу в комбинат декоративно-прикладного искусства – все-таки это было лучше, чем грузчик.

Меж тем группа становится известной в неофициальных, опять же, кругах. К ней стали тянутся энтузиасты, специалисты и коллекционеры, и наши, и иностранные. За ними, естественно, стукачи, оперативники и прочие тоже специалисты определенного спецпрофиля. Интерес у первых был вызван резким отличием лианозовской художественной продукции от всего того, что можно было увидеть в официальном арт-пространстве, интерес у вторых – тем, что существовал интерес у первых, и, вообще - собираются. Впрочем, интерес к художественной продукции у вторых тоже был.

Что и проявилось в 1960 году, когда в «Московском комсомольце» был опубликован совершенно тупой, но сильно обличительный фельетон о группе «Жрецы помойки номер 8».

Помойка № 8

Так лианозовцы стали знамениты на всю страну. Других действий со стороны власти, впрочем, не последовало – все-таки оттепель была. Правда, на советские выставки их работы брать совсем перестали. А Рабин продолжал красить свои идеологически вредные картинки, продавать их и даже выставляться за пределами Родины – в 1965 году прошла его первая персоналка в Лондоне, естественно, без участия автора. Где-то в то же время Рабин переселился в Москву, на Преображенку, в купленный им кооператив**.

Конечно, если бы не идиотски-трагическая ситуация в нашем родном искусстве, когда совершенно насильственно было прервано его естественное развитие и установлена монополия соцреализма, ни в какие авангардисты с такими картинками Рабин бы не попал. Да и многие его соратники по первой волне второго русского авангарда тоже. Но в той ситуации, когда им пришлось восстанавливать обрубленную традицию и связь с первым авангардом во вполне враждебном и тотальном окружении соцреалистических институций и идеологически озабоченного государства, они, безусловно, были авангардистами. Контекст, однако.

Причем, если брать Рабина – а я беру Рабина – он продолжал не самую радикальную линию первого авангарда, не супрематизм какой-нибудь. Скажем так, его искусство – это такой «Бубновый валет», лишенный его буйной радости. Такой мрачный «Бубновый валет». Ну, типа экспрессионист, подавшийся в бубновые валеты.

Пьяная кукла

Натюрморт с рыбой и газетой «Правда»

Русский поп-арт

Рабин строит пространство с несколькими точками зрения, разрушает привычное масштабирование, использует коллаж, темы у него приземленные – все, как у бубновых валетов. Только очень мрачно. Цвета какие-то советские – грязновато-немаркие. Да и темы – тоже советские. Ну, а что – Рабин просто изображал то, что видел вокруг***. В этом смысле он опять продолжал традиции «Бубнового валета» и даже передвижников.

Понятно, что одним продолжением всех этих традиций искусство Рабина не исчерпывается. Он, например, местами вполне поп-артистичен в советском изводе этого течения и близок к Рогинскому. Тоже превращает банальные, тиражные вещи в предмет, достойный Искусства. Правда, я думаю, этот поп-артистический тренд у нонконформистов родился, в основном, не по получении информации из-за океана, а из желания противопоставить обыденность и прозу жизни пафосу, повышенной бодрости и лаку официальной живописи. А уж потом выяснилось, что конструкт несколько совпадает с поп-артом. Исходные интенции-то у них совершенно разные.

Трефовый король

Московская

Столичная

Как бы там ни было, но самым советским поп-артистом Рабин становится, когда пишет документы. Одной из главных тем нормального поп-арта было изобилие товаров массового потребления. Темой того, что называют советским поп-артом, это быть не могло никак ввиду отсутствия этого изобилия. Зато с документами в СССР был полный порядок. Это был по-настоящему тиражный, массовый, очень важный продукт повседневного потребления. Тут уже Рабин делает хороший шаг в сторону будущего соц-арта.

Паспорт

Отличие в том, что соц-арт будет веселым и ироничным. Рабин же предельно серьезен. Он, как и Рогинский, создает памятники вещам, которые одиноко существуют в мире, не подозревают о нем, как не подозревают и о своем убожестве. Они тут серьезно и навсегда.

Помойка № 8

Понятно, что такие работы ни в одном официальном зале выставить было нельзя. В тренде тогда было такое вот искусство.

Александр Лактионов. Обеспеченная старость

Тогда даже вполне безобидный суровый стиль гоняли. Слишком обыденно, говорили. Приземленно. Неярко.

Павел Никонов. Геологи

Ну, т.е. какие-то выставки у Рабина были. В НИИ, в каких-то удаленных от дорог и людей домах культуры на окраинах. Но и эти выставки закрывали иногда через 15 минут после открытия. По требованию возмущенных граждан, естественно. Как сейчас. Фельетоны писали. «Дорогая цена чечевичной похлебки» - это персонально про Рабина, в «Советской культуре». Его ругали за обильное использование черной краски в изображении социалистической действительности.

Один рубль

Неправда

Нельзя сказать, что Рабин был непоколебим: «Я трудился как одержимый, пытаясь писать прилизанные, сиропные, «благополучные» вещи, доступные пониманию власть предержащих. Затем я уничтожил эти картины одну за другой. Я просто не мог их видеть». Конечно, не мог – «Ты, Оскар, пишешь кишками», - сказал ему как-то Костаки. Две такие парадигмы несовместны.

В общем, подпольно-гонимое существование нонконформистов задолбало, и они отправили в Моссовет письмо, в котором честно предупредили, что 15 сентября 1974 года, в воскресенье, проведут показ своих работ на пустыре возле пересечения улиц Профсоюзной и Островитянова****. Идея принадлежала питерскому художнику Евгению Рухину, организовывали мероприятие Рабин и коллекционер-куратор-активист-поэт-человексдвойнымдном***** Александр Глезер. Штаб разместился на жилплощади Рабина, по адресу: ул. Большая Черкизовская, д. 8, кор. 5, кв. 21. Все организационные разговоры по телефону слушала ГБ, в чем потом, не стесняясь, признавалась, цитируя их.

Рабин и сейчас говорит, что было страшно. Все понимали, что это уже не искусство, а политика. И что оттепель давно кончилась, что сажают диссидентов, и что может быть все, что угодно. Трое из подписантов отказались участвовать. Остались Рабин, Валентин Воробьев, Юрий Жарких, Виталий Комар, Александр Меламид, Лидия Мастеркова, Владимир Немухин, Евгений Рухин, Александр Рабин (сын), Игорь Холин (сын Мастерковой и Немухина), Надежда Эльская.

Часть комбатантов провела последнюю ночь вместе с работами недалеко от места проведения операции – в квартире Тупицыных. Оттуда они и выдвинулись на пустырь. Остальные добирались небольшими группами. Рабина и Глезера на выходе из станции метро «Беляево» задержала милиция. Типа у кого-то только что украли часы, и Рабин как раз подходит под описание этого злодея. Через полчаса отпустили. На пустыре была куча народу – несколько десятков человек пришли поддержать художников. Кроме друзей, родственников и близких экспозиционеров, дипработников и тружеников зарубежных СМИ, пространство занимали бульдозеры, грузовики, поливальные машины, милицейские машины, милиционеры и несколько десятков одинаковых молодых людей спортивного телосложения в одинаковых спортивных костюмах – ну, просто работники городского коммунального хозяйства именно в это время и именно на этом жутко неприбранном пустыре решили провести субботник по благоустройству территории с привлечением местного населения. Небогатый креатив.

Поняв, что цивилизованно, т.е. спокойно, с картинками на этюдниках, выставку провести эта рать не даст, художники подняли свои работы над головой. На них тут же кинулись инкубаторские в спортивных костюмах, неумело имитируя народный гнев жителей окрестностей******. Художников и их зрителей били, куда-то волокли, вырывали работы, рвали их, кидали в грязь, под колеса. Рабин едва не попал под щит бульдозера. Многих, в том числе и Рабина, свинтили в ментовку. Власть законно стала соавтором хэппенинга. Короче, было весело, можно сказать, выходные удались.

Шум на Западе был поднят сильный, поэтому задержанные отделались штрафами. Художники же написали новое письмо, где сообщили, что через пару недель проведут еще одну такую выставку, и просят оградить ее от хулиганов. Власть сломалась и разрешила провести такую выставку в Измайловском парке. А вскоре и выставочный зал на Малой Грузинской открыли.

На Рабина при всем при этом постоянно давили – власть, естественно, понимала, кто тут главный. Про него продолжали писать фельетоны, возле квартиры дежурили машины, сопровождавшие его куда угодно, по телефону ему звонили с оскорблениями и угрозами патриоты, в 1977 году Рабина арестовали – за тунеядство типа. И открытым текстом говорили – уезжайте. Рабин уезжать не хотел.

К 1978 году атмосфера вокруг Рабина накалилась донельзя. И тут ему вдруг предлагают турпутевку во Францию. Рабин согласился, намереваясь вернуться. Но вернуться ему не дали – он был лишен гражданства.

Там он и живет до сих пор, в Париже. Работы его практически не изменились. Просто в них появились некоторые приметы другой жизни.

Парижский натюрморт

Монмартр

Как и у другого парижанина – Шагала, у которого, чтобы он не писал, все получался Витебск, у Рабина все время выходит Лианозово. Он и его по памяти пишет.

Барак в Лианозово с птицами

В феврале этого года Рабин был награжден орденом Российской академии художеств «За служение искусству». А ведь когда-то чуть строительной техникой не задавили.

Бонус

Виза

Виза на кладбище

Три паспорта

Столичная

Деревенский пейзаж с церковью, водкой Absolut и Marlboro

Автопортрет с женой

Работы Рабина удивительно безлюдны. Впрочем, это понятно – мир-то он изображает нечеловеческий. Людям там места быть не должно. Если же они появляются – то вот так, в каких-то средневековых костюмах, явно демонстрируя, что они – не отсюда.

Станция «Лианозово»

Или вот так, в виде изображений.

Скрипка и ромашки

Пермский Христос в Лианозово

* Так обычно называется неофициальное искусство, существовавшее в СССР с конца 40-х до конца 80-х гг.

** Те неофициальные художники, которым удавалось попасть в пул, связанный с иностранцами – дипломатами, журналистами и Георгием Костаки – жили, в целом, неплохо, в смысле бабок. Дороги в этот пул строго охранялись, что сопровождалось очень иногда некрасивыми историями. Существовало даже понятие «дип-арт», обозначавшее довольно среднее искусство, построенное на ожиданиях и вкусах среднего иностранца. Впоследствии такое искусство в обилии висело в зале на Малой Грузинской улице – жуткий сюр, чернуха и православие. Те художники, о которых я пишу, к дип-арту отношения не имели, хотя в пул входили. Именно к ним, обычно, после таких фельетонов, обыватель обращал свой возмущенный пафос – чего же им еще не хватает?

*** Кто-то выбросил рогожу,
Кто-то выплеснул помои,
На заборе чья-то рожа,
Надпись мелом: «Это Зоя».

Двое спорят у сарая,
А один уж лезет в драку…
Выходной. Начало мая.
Скучно жителям барака.
Игорь Холин.

**** Место это установить точно оказалось довольно непросто. Экспресс-опрос, проведенный в фейсбуке по моей просьбе концептуалистом Юрой Альбертом среди своих знакомых участников той выставки и близким к ним, дал следующий результат. Если стоять спиной к центру на Профсоюзной, то выставка была за перекрестком слева, но лучше спросить Комара (Виктор Скерсис); справа (Виталий Комар); прямо, где сейчас продолжение Профсоюзной – его тогда не было (Виктор и Маргарита Тупицыны). Вроде бы прав Скерсис – событие имело место быть на месте нынешнего выхода на Профсоюзную из последнего вагона со станции метро «Коньково».

***** «Человек с двойным дном» - фельетон про него такой был.

****** С актерской подготовкой у гэбэшников вообще было не очень – плохо вживались в партикулярные роли. Плохой/хороший следователь у них шли хорошо, а вот сторонние персонажи – из рук вон. Владимир Буковский вспоминал, как на него однажды напали четыре типа уличных хулигана. Когда он одного хулигана сбил ударом, к тому тут же подбежал другой хулиган, помог встать и спросил: «Товарищ майор, с вами все в порядке?»

Автор: Вадим Кругликов