Московский концептуализм. Слово, слово, слово и дело. Опять слово

Вот режьте меня, а московский концептуализм вызывает в моем сознании устойчивую ассоциацию с сюрреализмом в варианте группы Бретона. Оба похожи на секту. Или на масонскую ложу. Оба очень закрытые, оба с иерархиями*. С непростыми самоназваниями**. Со своим языком***. Долго и непросто жившие/живущие. И с огромным количеством документации, характер которой, конечно, совершенно разный.

Но сюрреализм был весьма агрессивным конструктом. Московский же концептуализм, распускавшийся в как раз агрессивной среде официальной культуры, напоминал хрупкое, комнатное, сложноорганизованное и совершенно не эндемичное для наших просторов растение. Вернее, как раз эндемичное, но именно комнатное и хрупкое - если уж оно сложноорганизованное – настолько, что и расти тут не должно. Т.е. все-таки вроде поэтому не эндемичное. Но оно все-таки выросло, стало быть, оно эндемичное. Тьфу.

Он совсем чуть-чуть отстал по времени от западного концептуализма и тоже имел свою предшествующую историю, в которую удобно укладываются, допустим, и Малевич с «Черным квадратом», и Рогинский с «Красной дверью» и «Кафелем». Московский концептуализм вернул наше искусство в мировой контекст и стал первым настоящим направлением в советском искусстве со времен знаменитого постановления 1932 года, утвердившим социалистический реализм в качестве единственного. Ну, кроме самого соцреализма – он-то никуда не делся.

Конечно, у нашего концептуализма было много причин отличаться от западного. Он и отличался. Тот-то существовал совершенно естественным образом, в местах, где понятие «официальное искусство» никто бы не понял. Наш же был подпольным, неофициальным, андеграундным, выставочных площадей не имел, прессы не имел, бытовал по квартирам и мастерским. Или в лесах, если это были акции. Жил сам в себе, короче. Ну, и рефлексировал на эту ситуацию, конечно. Обыгрывал ее. Главным занятием наших концептуалистов было собраться у кого-нибудь из своих, посмотреть какие-нибудь работы и говорить о них, говорить… Иногда и без посмотреть. И эти многочисленные слова документировались и были столь же важны для концептуализма, как и те работы, что их спровоцировали. Собственно, слова просто являлись частью концептуальных работ. Иногда – главной. Иногда – единственной, как в случае с группой «Медицинская герменевтика»; подавляющая часть их работ – это обсуждение реальности.

Естественно, и в работах, и в словах до, после или вместо них существовала нормальная интернациональная концептуалистская проблематика. Что такое искусство, где его границы, чем оно отличается от неискусства, что такое неискусство, где его границы, что такое язык искусства, что такое язык неискусства, кто такой автор и какова его судьба – не умер ли он часом, кто такой зритель и нужен ли он – все эти простые и понятные всем людям Земли вопросы годами ставились в работах московских концептуалистов и потом годами же обсуждались. Если западные концептуалисты все это делали на материале своего авангардизма, то наши – на материале русского авангарда и, в еще большей степени, на материале со всех сторон окружающего их соцреализма.

Илья Кабаков. Праздник №10

И еще на материале советской действительности, от которой деться было некуда. А это идеология, коммунальный быт, работа, активный отдых, культурно-массовые мероприятия, предприятия общественного питания и менталитет населения.

Илья Кабаков. График выноса помойного ведра

Виктор Пивоваров. Из альбома «Проекты для одинокого человека»

Как уже было сказано Дмитрием Александровичем, склонность концептуализма к говорению, поскольку он – идея, а идея выражается прежде всего словами, в советских условиях хорошо сошлась с традиционным русским культурным логоцентризмом. Да и некультурным тоже. Русская культура в своих высших достижениях - это, прежде всего, литература и русский авангард****, литературные до предела. Я не буду говорить о причинах этого – больно долгий разговор.

В советское время эта неоднозначная логоцентрическая традиция была кардинальным образом углублена благодаря усилиям партии и правительства, создавшими вторую, словесную, реальность. Там, в этой реальности, было много товаров, хороших и, естественно, разных. Там были прелесть народовластия и торжество закона, единство партии и народа, инициатива масс и забота об отдельном человеке. Там всего хорошего было до фига, а плохое встречалось редко и вызывало искреннее недоумение – гляди-ко, сохранилось еще, сволочь. И эта реальность, словесная, была главной. Ибо в ней Добро победило Зло, а не это ли главная цель прогрессивного человечества и его авангарда – советского народа. И победило простым утверждением – Добро победило Зло, т.е. на уровне слова*****. Можно сказать, что главным концептуалистом****** у нас была власть. Ну, а что при этом происходило в неглавной, реальной, реальности, вы помните сами. Ну, или родители расскажут.

И вот изучением и деконструкцией этих слов при помощи этих же слов и занимался наш отечественный концептуализм. Понятно, что #ДобропобедилоЗло – а все другие официальные слова были производными от этой радостной вести/максимы - должен было повторяться очень часто, чтобы стать реальностью более весомой, чем настоящая реальность. Дело это, конечно, нетрудное, но слово дискредитирует. Слово постоянно вступает в противоречие с другой реальностью, которая дико сопротивляется и этим словом не формируется ни фига. И вот слово теряет всякий смысл.

Илья Кабаков. Ответы экспериментальной группы. Фрагмент

Вот эти дискредитированные, не понятно о чем, слова. Доведенные до абсурда, который хорошо помогает увидеть абсурд как норму жизни в исходном материале. Московский концептуализм воспроизводит формообразующий властный принцип – слова вместо реальности. В данном случае, картинной.

Юрий Альберт. «В моей работе наступил кризис»

 
Виктор Пивоваров. Из альбома «Если»

Ну, и конечно, это продолжение той самой логоцентрической традиции, тоже доведенной до абсурда. Если русский реализм/русский авангард/соцреализм – литературны, то вот вам чистая литература вместо живописи. Ну, или графики.

Поскольку в соцреализме главным художником была советская власть, а художники – просто исполнителями, работавшими от ее имени, то московский концептуализм воспроизвел и этот механизм. Он ввел понятие персонажного высказывания, т.е. от лица кого-то другого. В основном эта затея была реализована в подразделении московского концептуализма – в соц-арте, о котором я еще напишу. Но и простые московские концептуалисты, не зараженные тягой испохабить все святое для советского человека, этим приемом баловались активно. Вот картинка, написанная от лица другого художника.

Илья Кабаков. Картина №349. «Чарльз Розенталь. Они обсуждают новый план»

Особенно любила персонажность молодежь. Главным ее персонажем был такой художник-радикал-идиот (внимание: порнография!).

Группа «СЗ» (Виктор Скерсис, Вадим Захаров. Серия «Анатомия и жизнь спичек»

Позиция персонажа, с одной стороны, позволяла по-честному воспроизвести чужую ментальность и сделать в соответствии с ней работу, с другой – сохранить дистанцию по отношению к этим вещам, ведь концептуалист – это исследователь, а дистанция исследователю необходима. Когда Кабаков делал график выноса мусорного ведра, он тоже говорил не от своего имени, а от имени власти и языком власти. Поэтому график получился таким безнадежно провидческим и оптимистичным – он точно знает, кто будет выносить ведро в июле 1983 года и что с этим человеком до этого ничего не случится, т.к. он должен будет выносить ведро. Сравните с каким-нибудь «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

Но не все московские концептуалисты сидели по мастерским. Были и такие, которые предавались подвижным интеллектуальным играм в помещении, а то и на свежем воздухе. Они там делали перформансы.

Группа «Гнездо». Высиживайте яйца! (Высиживание духа)

Вот молодые тогда ребята Геннадий Донской, Михаил Рошаль и Виктор Скерсис весело воспроизводили советский идиотский утопизм. (Подробности см. в тексте о них, который я напишу.)

Или группа «Коллективные действия», основняками которой были Андрей Монастырский, Николай Панитков и Никита Алексеев – так-то народу там было до фига. Они, «Действия», занимались фактически тем, что потом получило название нонспектакулярного искусства, т.е. практически незаметного, неотличимого от неискусства. Ну, допустим, приехали люди в глухое Подмосковье, пошли лесом, вышли к полю, там произошло какое-то действо, люди постояли и уехали. А уже после этого кто-то из участников акции, до того спрятанный на этом поле, обнаружил себя и ушел с поля вон. И это тоже часть акции, получившая впоследствии свое место в документации, которой у «КД» аж 10 томов, и обсуждении. Тут вопрос – почему это часть акции, если никто его не видел – ни когда он хоронился, ни когда он пошел уже в открытую. Или вот вытягивали участники акции эту веревку через поле из лесу.

Группа «Коллективные действия». Веревка, длина 7 км. Объект к акции «Время действия»

Длина ее – семь километров. А все это для того, чтобы разобраться с простейшими, опорными категориями времени/пространства – далеко, близко, долго, медленно, шмыг. И их восприятием – понятно, непонятно, неожиданно, сразу, видно, не видно, слышно или еще нет. Подробности тоже в тексте, который я напишу.

Или вот совершенно фантастическая акция.

Группа «ТОТАРТ» (Наталья Абалакова и Анатолий Жигалов). Золотой воскресник

Мужчина (Жигалов) работал комендантом в каком-то жилищном кооперативе. И, в силу своих служебных возможностей, назначил провести воскресник. В воскресенье было назначено. Закупил краску. В воскресенье собрались жильцы, концептуалисты подвалили. И покрасили все в золотой цвет. Все, что обычно красят во дворе – скамейки, забор, изгороди, столы, детскую площадку. Красиво вышло. Народ не роптал – он же, Жигалов, таки начальник. Но руководство, когда увидело, просто офигело. Жигалова забрали в психушку – взяли в библиотеке иностранной литературы, он там другой пакостью занимался – изучал западный авангардизм. А ведь сколько смыслов было. И внесение фаворского света в пространство убогого советского двора, и реализация идеала модерна – создание прекрасной окружающей человека среды. Ну и, конечно, все закрасили. Зеленым чем-нибудь, наверное.

В общем, скажу я вам, московский концептуализм неисчерпаем как атом – где-то я уже слышал что-то похожее, про атом. А мне пора заканчивать. Очень жаль. Ведь я никогда уже не напишу, что московский концептуализм начался в конце 60-х гг. И что он ввел в наше искусство тип современного художника-интеллектуала. И что в нем полно иронии и самоиронии в отличие от западного концептуализма, который был значительно серьезнее. И что это – следствие существования в монолитной серьезности окружающей большой жизни и большого искусства, с которыми нельзя было жить иначе, кроме как смеясь, и еще следствие его удачной постмодернизации. И что в московском концептуализме были офигенные поэты, которые делали из своих стихов объекты, и с одним из них – Львом Рубинштейном, который писал стихи на каталожных карточках – я дружу в фейсбуке, и мы там шутим. И что московский концептуализм какой-то такой наш, домашний, рукодельный, человеческий, про наше косенькое, кривенькое, убогонькое, коммунальное, т.е. про сочетание не сочетаемого – публичности и интимности, тепленькое от этой коммунальности, короче, про знакомое и родное, почему Гройс и назвал его лирическим и романтическим. Все.

БОНУС

Эрик Булатов. Горизонт

Иван Чуйков. Из серии «Окна»

Дмитрий Пригов. Банки

Юрий Альберт. «Я не Джаспер Джонс»

Илья Кабаков. Человек, улетевший в космос из своей квартиры

Группа «Коллективные действия». Лозунг-1977

Эрик Булатов. Иду

Илья Кабаков. 16 веревок

Илья Кабаков. В доме у родственников

* Масонские звания звучали экзотично и пафосно – великий мастер, первый страж, мастер стула. У московских концептуалистов, как и все остальное, звания были из простой советской жизни. Кабаков был генералиссимусом, Пригов – генералом. Ну, и так далее. В группе «Медицинская герменевтика» существовали старшие и младшие инспекторы. У сюрреалистов звание было одно – сюрреалист, и простая иерархия – все остальные и Бретон, который мог любого из всех остальных лишить звания сюрреалиста.

** Сначала московские концептуалисты назывались «круг МАНИ», потом – «НОМА». Что это значит, я рассказывать не буду – пусть это останется тайной. Но звучит не хуже, чем ложа Мицраим или Εθνική Μεγάλη Στοά της Ελλάδος.

*** Сюрреалистический базар происходил в основном из психоаналитического дискурса, московским концептуалистам приходилось изобретать слова и выражения самим. Существует словарь московского концептуализма, в котором есть такие богатые конструкции, как «текстурбация» («речеложство») - экстаз говорения, отличительная особенность речевых актов в русской культуре, и «система ложных саркофагов» - метод создания текстовых, инсталляционных, идеологических и других ловушек, уводящих зрителя от смысла, заложенного в основание работы.

**** Правда, была еще музыка. Придется и ей быть тоже очень литературной. Не должна она нарушать стройность концепции. Собственно, такой она и была. То же самое с балетом.

***** «Жить стало лучше, жить стало веселее», - помните? В 1937 году было ведь сказано.

****** Концептуалисты продолжали развивать один из главных трендов авангардизма – редукцию. Т.е. постепенный отъем от произведения искусства его неотъемлемых качеств. В частности, они отобрали у произведения собственно его само, заявив, что вместо него может вполне существовать идея произведения. Т.е. дематериализовали искусство. Советская власть то же самое проделывало с жизнью. Она ее регулярно дематериализовывала разными способами, начиная с товарного дефицита и кончая ГУЛАГом.