Новое брежневское поколение

Я использую термин «поколение» очень произвольно, для меня это группа людей близкого возраста, которые воспитывались на одних событиях. Распад Советского Союза, «оранжевая революция» или московские митинги 2011–2012 годов служат камертонами поколений. Еще важно, в каких обстоятельствах человек учился, взрослел. Можно делить поколения произвольно и по двадцать лет, и по семь. Мы делим по семь-восемь лет из-за высокой плотности событий, в России все меняется слишком быстро.

Например, людей, окончивших школу в 1977–1984 годах, мы условно называем сусловским поколением; выпускников 1985–1991 – горбачевским поколением; 1992–1999 – поколением Ельцина; начиная с 2000-го – путинское поколение, а выпускников 2010–2014 годов мы условно называем медведевским поколением.

Сусловское поколение вышло в мир стремительно крепнущего маразма и лицемерия. Молодежь уже совершенно не верила в советские идеалы и остро ощущала потребность в свободе. Горбачевское поколение, которое начинало взрослую жизнь во времена перестройки, уже не просто ожидало свободу, оно ею наслаждалось. Поэтому люди этих двух поколений, которым сейчас около сорока, остро переживают наступающий авторитаризм, ведь у них отнимают чувство свободы и возможности, с которыми они жили в юности и молодости.

Выпускники ельцинской эпохи (1991–1999) резко отличаются от предыдущих поколений. Многие из них вынесли из детства память об экономических и политических потрясениях, инфляции, задержках зарплат и сокращениях на работе у родителей, то есть о голодных временах. Эти молодые люди очень ценят комфорт и относительную стабильность, которые они получили во времена первых путинских президентских сроков, так что это поколение ангажировано и среди его представителей много лояльных к действующей власти. В чем-то это поколение может напоминать брежневское 1969–1976 годов, которое выросло в послевоенное время и впервые наслаждалось благополучием «золотых 1970-х», относительно здорового развитого социализма.

Наконец, сейчас взрослеет следующее поколение, которое не помнит особенно потрясений, связанных с концом советской эпохи, президентами этих молодых людей всегда были Путин и Медведев, они воспринимают относительное финансовое благополучие как само собой разумеющееся, но при этом чувствуют то же самое, что чувствовали люди на излете советского времени: маразм и цинизм. Эта новая молодежь не так доверчива, в их поколении нарастает недовольство властью, и у них желание свободы может быть острее, чем у тех, кто на поколение старше их. Круг замкнулся, эта молодежь отчасти близка к тем, кому сейчас около сорока, и именно поэтому много таких молодых людей, хипстеров, можно встретить на всех протестных акциях.

Впрочем, тут есть две поправки. Во-первых, у нас слишком мало данных про эту молодежь. Речь идет о тех, кому 15–20 лет, а наш фонд изучает людей старше 18. И они сейчас в таком возрасте, когда важнее всего личные отношения, а не активизм. Во-вторых, поколение тоже неоднородно: следят за событиями и переживают их лишь процентов двадцать авангарда, а остальные восемьдесят процентов не слишком задумываются о происходящем и не запоминают его. Авангард – это более образованные и политизированные молодые люди. Интересно, что, согласно опросам, свободу считают ценностью как раз около 20–25 процентов людей.

Я помню события начала 1990-х очень ярко, вплоть до запахов и звуков. Когда я услышала о попытке переворота в октябре 1993-го, я стояла на кухне и жарила грузди, и этот запах жареных грибов до сих пор моментально всплывает в голове, когда я обращаюсь к тем событиям. Но я выросла в семье историков и в тот момент сама училась в университете, для меня все это было важно. А большинство людей моего поколения не особенно помнят, что даже Белый дом горел. Мне доводилось читать лекции в МГУ, и они вообще отказывались мне верить, когда мы говорили о портрете их поколения. Но дело-то в том, что студенты МГУ не отражают среднюю температуру по молодежи их возраста.

В наших исследованиях конца прошлого года 51 процент, то есть половина российской молодежи 18–30 лет не следят за событиями на Украине и относятся к ним безразлично. Среди более старших поколений – 60–67 процентов относятся хорошо, а среди молодых – только 39 процентов относятся к Украине хорошо. То есть в массе молодежь так сильно не переживает то, что происходит у наших соседей.

Социолог Ольга Крыштановская в прошлом году опросила несколько тысяч молодых людей, в том числе тех, кто не попадает в выборку ФОМ, и у нее получилась картина нарастающего недовольства властью как раз среди 15– 20-летних, причем речь идет не только о столичной молодежи, но о людях из разных регионов. Она поймала дух оппозиционных настроений среди самых юных, которые уже не воспринимают стабильность как ценность, которую нужно сохранить. Что будет с ними дальше, пока говорить рано.

Вполне возможно, что у этого поколения будут свои представления о том, как именно нужно менять власть. К примеру, у молодежи очень популярен Жириновский, и вообще нарастают шовинистские настроения.

Свою потребность в свободе это новое поколение тоже может понимать и удовлетворять совсем иначе. Если взять те же социальные сети, то они создают иллюзию деятельности: лайки и репосты заменяют настоящую активность. Человек нажал кнопку, и ему кажется, что он что-то сделал, а это не так. Или, к примеру, возможность путешествовать многие путают с реальными возможностями повседневной жизни.

Недавно я встречалась с лидерами кремлевских молодежных организаций, и они уже сейчас понимают, что предвыборная кампания 2018 года будет сложнее, чем предыдущие, потому что электорат поменялся. Они понимают, что технологически взять молодых сложнее, идеи стабильности или модернизации уже с ними не работают. Какими будут новые методы, кажется, они еще не придумали.

Лариса Паутова,  специалист Фонда «Общественное мнение» (ФОМ)