Жан Дюбюффе. Авангардист, который мечтал стать дураком

Первые сорок лет жизни Жана Дюбюффе (1901-1985) здорово колбасило по страшной силе в смысле выбора жизненного пути. С одной стороны – у него имелся папа-виноторговец, т.е. всегда под рукой была возможность продолжить уютную семейную традицию, жить долго, спокойно, счастливо и умереть в один день. С другой – его неудержимо тянуло в искусство. Идя на поводу у этой неистребимой тяги, Дюбюффе окончил школу изобразительных искусств в родном Гавре и поучился в академии Жулиана в Париже. В этой академии учились многие будущие авангардисты: Дерен, Дюшан, Леже, Матисс и еще целая куча знаменитостей. При всем при этом, академия, вовсю оправдывая свое название, строила учебный процесс на прямо-таки махровом академизме, чем, возможно, хорошо поспособствовала общей нелюбви к традиционному искусству в рядах авангардистов. В случае с Дюбюффе это можно утверждать точно. Через полгода он ее бросил и пошел самостоятельным путем. Но память о том, что типа настоящее искусство состоит из огромного числа условностей, законов, запретов, предписаний и правил – сохранил.

В это время, в начале 20-х гг., он делал приблизительно такие вот вещи:

Уроки ботаники

Немного новой вещественности, немного метафизики, в общем – нормальная для того времени среднеевропейская живопись. Многих бы устроила. Но не Дюбюффе. Очень уж ему не нравилось то, что искусство оказалось похоже на торговлю вином. Тоже куча ограничений, тоже погоня за конъюнктурой, тоже необходимость вступать в сделки с разными институциями типа галерей, выставочных комитетов, дилеров, специализированных СМИ и т.д. Короче, нужно было подчиняться правилам, а Дюбюффе алкал свободы. Конфликт с миром искусства был усугублен тем, что в 1924 году он прочел книгу психиатра Ганса Принцхорна «Живопись душевнобольных», из которой вынес твердое убеждение, что для того, чтобы стать по-настоящему свободным художником, нужно сойти с ума*, что не так просто сделать. Дюбюффе понял, что занимается не тем, уничтожил почти все свои работы и уехал в Буэнос-Айрес, где стал чертежником.

Довольно скоро чертить ему там надоело, он вернулся на родину и стал-таки виноторговцем, сначала – у папы, а со временем открыл и свое дело. Женился. Играл на аккордеоне. Вел нормальную жизнь нормального буржуа. Жизнь, короче, состоялась.

Но через восемь лет его опять брякнуло. Пошел второй приход. Дюбюффе вернулся к искусству, не забыв всего того, о чем он думал во время первого прихода. В результате живопись его стала проще и неправильнее, т.е. свободнее. Он избавился от перспективы линейной и перспективы воздушной, от анатомии, от объема и светотеневой моделировки.

Две женских головы

Но счастья опять не было. Такая живопись все равно была слишком культурна, она уже успела превратиться в традицию, выработать свой канон, т.е. опять же все эти ненавистные правила, предписания и т.д. Дюбюффе опять бросает искусство и возвращается в винную лавку. Второй приход продлился два года.

Прошло опять восемь лет. Уже 41-летний Дюбюффе снова решил вернуться в большое искусство, теперь уже окончательно. Поначалу его работы типологически не очень отличались от того, что он делал раньше.

Раскрашенный обнаженный
 

Метро

Они стали более примитивистскими, не более. Но Дюбюффе думал. Мысль о сумасшествии как творческом методе не отпускала. Он начал пристально изучать работы душевнобольных. И, наконец, эта напряженная умственная деятельность выстрелила. Дюбюффе изобретает технику hautes pates – поднявшееся тесто.

Он начинает использовать вместо красок смеси из гипса, песка, цемента, угольной пыли, битого стекла, асфальта, шлака, машинного масла, мелкого гравия и прочей дряни, к искусству отношения не имеющей. Иногда подмешивал туда краску. Размазав всю эту гадость по холсту, Дюбюффе рисовал на ней при помощи ножа предельно примитивистские вещи. То, что получалось, выглядело очень противно и убого, чего, собственно, автор и добивался. «Вот оно, то, что ни на что не похоже!».

Женские тела. Метафизика.

Архетипы

Великий американский артритик Клемент Гринберг как-то сказал, что всякое по-настоящему новое искусство поначалу выглядит отвратительно. Прямо как о Дюбюффе сказал.

Новое тут вот в чем. Краска – это очень нагруженный по смыслам материал. Очень много ассоциаций вызывает, и все – культурные. Отказываясь от нее или используя ее только как небольшую добавку, Дюбюффе как бы выводил свои работы из контекста искусства – ведь цементом и асфальтом картины не пишут. Эти работы приобретали статус неопознанных, но диковатых объектов, которые нужно было теперь опознавать как новое искусство, т.к. на этом настаивал их автор – он ведь художник. Конечно, к тому времени уже существовала традиция создания искусства из нетрадиционных материалов. Этим занимались, скажем, дадаисты. Но они использовали всякий мусор – это, скорее, антикультурный материал, т.к. он нагружен резко негативными смыслами. Те материалы, которые использовал Дюбюффе, лучше назвать внекультурными – они не порождали дурных ассоциаций и по отношению к искусству были совершенно нейтральны. Поэтому, если дадаисты создавали антиискусство, то Дюбюффе творил неискусство. Вернее, искусство, которое себя таковым не осознает и не выглядит, как искусство.

Тут мы вплотную подходим к творчеству людей с основательно съехавшей крышей, так ценимому Дюбюффе. Эти люди не осознают себя художниками. Они просто самовыражаются, а уж потом сторонний наблюдатель типа психиатра, Дюбюффе или любого продвинутого работника социальных служб называют это творчеством. Но для них самих – сумасшедших - эта деятельность является некой бесцельной и бескорыстной психической потребностью. Как у очень маленьких детей, пока их не испортят похвалами и просьбами нарисовать цветочек ко дню рождения мамы. Т.е. пока дите не поймет, что его творческая продукция имеет некую ценность уже после того, как акт самовыражения состоялся. Маленькие дети ведь не сохраняют своих рисунков – нарисовал, и гори оно огнем. Их сохранением занимаются взрослые.

Такое творчество людей, не осознающих себя художниками, Дюбюффе назвал ар брют (от французского brut – грубый, сырой) – не зря человек столько времени торговал бухлом. Ар брют, по его словам – это «чистейшей воды свободная, спонтанная, инстинктивная художественная операция, все стадии которой вновь изобретены автором единственно на основе его собственных побуждений и порывов». Со временем к нему стали относить творчество не только гениев из дурки, но и детей, заключенных, некоторых примитивистов. Понятно, что Анри Руссо и Нико Пиросманашвили, например, к этой категории не относятся – они осознавали себя художниками и, так или иначе, участвовали в художественном процессе. Вот несколько примеров ар брют.

Алоиза Корбаз. Без названия

Бывшая учительница из Швейцарии. Сорок четыре года провела в клинике с шизофренией. Любила рисовать влюбленных и исторических персонажей – в юности была влюблена в кайзера Вильгельма II.

Адольф Вёльфли. Ангел

Швейцарский каменотес. Болел шизофренией и модной теперь у нас педофилией. Самый известный сумасшедший художник. Создал десятки тысяч работ, писал музыку, стихи и прозу. Все это высоко оценивал Бретон. В клинике провел 35 лет.

Джудит Скотт. Без названия

США, синдром Дауна. Сорок один год в клиниках. Джудит Скотт называли женщиной-пауком – ее работы представляют собой обмотанные нитками и тряпками предметы. Прожила 61 год – необычно много для этого диагноза. Возможно, именно благодаря своему творчеству.

Фердинан Шеваль. Идеальный дворец

Сельский почтальон из Франции. Нормальный. Разнося почту, собирал необычные камни и в течение 33 лет строил свой дворец. Редчайший пример наивной архитектуры.

Луи Суттер. Поклонение

Швейцарец. Не очень нормальный, сильно опустившийся человек. Последние 19 лет провел в доме престарелых, где рисовал чем попало на чем попало.

Август Наттерер. Чудесный петух

Немецкий шизофреник. Видел Страшный Суд. В клиниках провел 26 лет. Рисовал видения. Считал себя сыном Наполеона**.

Александр Лобанов. Двуствольное ружье

В семь лет переболел менингитом, от чего стал глухонемым и умственно недоразвитым. В клиниках провел 56 лет. Рисовал оружие, Сталина и революционных героев. Часто изображал несуществующую двустволку Мосина.

Самого Дюбюффе довольно постоянно называют виднейшим представителем ар брют. Это неправильно. Дюбюффе был профессиональным художником, осознавал себя художником, просто всеми силами пытался не быть им. Тут соотношение как между примитивом и примитивизмом – первый создается непрофессиональным художником, который по-другому не может, второй – профессионалом, который имеет школу, но решил впасть в неслыханную простоту. По аналогичному поводу Дали говорил, что его работы похожи на работы сумасшедшего, но его отличие от последнего в том, что он – не сумасшедший. Вот и Дюбюффе старался сбросить с себя груз культуры, который, как он считал, только мешает настоящему искреннему самовыражению в искусстве.

Конечно, стратегия Дюбюффе близка сюрреализму. Сюрреалисты тоже искали истинное творчество и настоящую свободу в докультурных практиках. Для Дюбюффе эти источники находятся, помимо творчества сумасшедших, в наскальной живописи и детских рисунках – там нет истории, теории, саморефлексии и корысти. Там нет того, что делает культуру репрессивной – правил, ограничений и институций.

Жилые дома

Мадам-мушка

Подпись: Синяя птица

Кроме техники hautes pates, Дюбюффе, уже старый, придумал еще одну технику с непереводимым названием hourloupe. Это вот так:

Приходящие и уходящие

Техника родилась из почеркушек во время телефонного разговора, когда сознание никак не участвует в процессе рисования. Удивительным образом напоминает работы шизофреников, которые тоже очень любили обилие мелких деталей.

Это – скульптура Дюбюффе.

Четыре дерева

А еще Дюбюффе рисовал водой из помойного ведра.
 
* Вообще, идея близости гения и сумасшедшего впервые появилась в романтизме. Но тогда она была скорее извращенно-поэтической и весьма внешней. В XX веке все было сурово, научно и без всяких красивостей. Меня удивляет, что не нашлось ни одного художника, из тех же сюрреалистов, который бы специально сошел с ума. Ну, тело свое авангардисты кромсали же.
 
** Не могу не рассказать старый анекдот – тема обязывает. Привозят в дурку нового пациента.
- Так-так, и кто вы у нас? – спрашивает главврач.
- Наполеон.
- Ну, это не оригинально. Наполеонов у нас трое, есть Бисмарк, пара Мао Цзедунов…
- Вы не поняли. Я – торт.

Автор: Вадим Кругликов